Звездные трагедии. Что скрывали официальные источники

Каждый вечер, когда мы с Марленом работали в Болшеве над сценарием, в нашем домике пел Галич. Он жил жизнью преуспевающего сценариста, днем писал сценарии для среднеазиатских студий или «Государственного преступника», где прославлял чекистов. Его песни начинались как шалости, как интеллигентская отдушина. Он никогда не был диссидентом, не стремился им быть. И то, что песни вышли за пределы кухни, было для него скорее фактом литературного признания, ему льстило это…

Когда он пел про Колыму, меня передергивало – вот за этим столом, в компании столичных интеллигентов, с пачкой «Мальборо», в замшевом пиджаке. Да и интеллигенты были хороши – бородатые физики, хлебом их не корми, дай послушать крамольные песни. Тут вообще есть предмет для размышления. Я уверен, что такие легальные пьесы, умные и честные, как «Пять вечеров» или «Назначение» Володина, значат гораздо больше, чем запретные стихи и песни в узком кругу. Эти песни за рюмкой хорошего коньяку были лишь частью комфортного существования – по крайней мере до тех пор, пока за них не потребовали жертвы, к которым Галич не был готов…»

А вот мнение противоположное – Л. Копелева: «Галича, конечно, радовали успехи его пьес и фильмов. Он любил путешествовать, любил обильное, веселое застолье, знал толк и в живописи, и в гравюрах, в фарфоре, и в старой мебели, и в винах, охотно приобретал красивые вещи… Но, в отличие от большинства тех, кто разделял его веселые досуги, и вопреки всем, кто ему завидовал, он мучительно остро сознавал противоречие между своей жизнью и трудным бытием и тягостным бытом вокруг. Он внятно слышал голоса нищеты, горестных бедствий, торжествующего хамства, гонимой правды, добрые и злые голоса, звучавшие за стенами вокруг тех благополучных домов, в которых он бывал и жил…

Совесть не прощала ему ни вольных грехов, ни невольных. И снова и снова одолевала его боль за то, что пережил стольких друзей, родных, современников, погибших на фронтах и в несчетных Освенцимах, что не хлебал тюремной баланды, не ковырял кайлом воркутинский уголь, не «доходил» на золотой колымской каторге, на сибирском лесоповале, за то, что не испытал ни голода, ни нищеты…»

Стоит отметить, что чуть позже Галич и сам начал задавать себе вопрос: «Что же такое мои песни? Истинное ли искусство или острая приправа к сытому застолью столичной интеллигенции?» В одной из его песен конца 60-х есть такие строки:

…эта стыдная роль

Эта легкая славаИ привычная боль…

Между тем слава Галича-барда продолжает расти. В марте 1968 года его пригласили на фестиваль песенной поэзии в новосибирском академгородке «Бард-68». Этот фестиваль вызвал небывалый аншлаг. Под него был выделен самый обширный из залов Дворца физиков под названием «Интеграл», и этот зал был забит до отказа, люди стояли даже в проходах. На передних креслах сидели члены фестивального жюри.

Галич начал с песни «Промолчи», которая задала тон всему выступлению («Промолчи – попадешь в палачи»). Когда же через несколько минут он исполнил песню «Памяти Пастернака», весь зал поднялся со своих мест и целое мгновение стоял молча, после чего разразился громоподобными аплодисментами. Галич получает приз – серебряную копию пера Пушкина, почетную грамоту Сибирского отделения Академии наук СССР, в которой написано: «Мы восхищаемся не только Вашим талантом, но и Вашим мужеством…»

Между тем официальные власти реагируют на выступление Галича совершенно по-другому. 18 апреля в газете «Вечерний Новосибирск» появляется статья некоего Николая Мейсака под названием «Песня – это оружие». В ней автор пишет: «Мне, солдату Великой Отечественной, хочется особенно резко сказать о песне Александра Галича „Ошибка“. Мне стыдно за людей, аплодировавших „барду“ за эту песню. Ведь это издевательство и над памятью погибших! „Где-то под Нарвой“ мертвые солдаты слышат трубу и голос: „А ну подымайтесь, такие-сякие, такие-сякие!“ Здесь подло все: и вот это обращение к мертвым „такие-сякие“ (это, конечно же, приказ командира!), и вот эти строки:

Где полегла в сорок третьем пехота

Без толку, зазря,Там по пороше гуляет охотаТрубят егеря…

Какой стратег нашелся через двадцать пять лет! Легко быть стратегом на сцене, зная, что в тебя никто не запустит даже единственным тухлым яйцом (у нас не принят такой метод оценки выступления некоторых ораторов и артистов). Галич клевещет на мертвых, а молодые люди в великолепном Доме ученых аплодируют… Галичу не жаль солдат, Галичу надо посеять в молодых душах сомнение: «Они погибли зря, ими командовали бездарные офицеры и генералы…»