Звездочет поневоле

Случайное молчанье из горла выкатилось, и появился дождь, что бился в воздухе, пытаясь разбить романтическое цветение английских роз. Это был уже не тот берег, не тот день и не те обстоятельства. Казалось, что придут гости и всех помирят, но сила уже не в том. Разбирая утварь, доставали супницу, протирали нежно и ставили в воскресенье посредине стола. Говорили много о том, что уже проговаривалось еще с вечера, вчера, неделю назад. Хохотали, ссорились, обижались по графику друг за другом, переживали попусту, после болели неделями, не высыпались, пересыпали все на нескольких, все не поровну, а со шкалой авангардною, как специально. Страшно было от непреодолимой разности, но все равно подключались друг к другу, надеясь на равновесие.

«Издавать бы тебе слезы твои, да неоценимый вклад подобен мундиру без чести. Все твое уже ни при чём и никому не надобно, кроме тебя самого. Ведь все это было, когда на доллар можно было жить целый день».

«Июнь Июнич Никакой» очнулся в пятом часу, чувствуя чьи-то мечты, явно идущие в разрез с его представлениями. Он скинул суховатое полотенце с перегретой головы и сильно растер руки, припоминая фактуру своих исчезнувших часов. Едва он успел осмотреться, понимая, что проснулся не в той комнате, в которой засыпал, как в пустой полумрак обеденного зала, осыпанного дневным сном, вбежало озадаченное Пятнышко. Размахивая быстро заканчивающимися ручками, он запрыгнул на стул, отделанный натуральной парчой, и, все более уплотняясь в нем, скинул телефонную трубку, спешно набирая условный номер.

«Так, вы говорите, звездочет поневоле? Дегустируйте, друг мой! Я говорю, пробуйте разговор. Осталось не так много времени, нам нужно успеть еще до следующей пасхи… Вот только не сваливайте все на утечку кадров. Неужто все пасхальные зайцы перевелись? В конце концов, коту можно приделать уши, хвост в элегантный узелок… А что там с фондовым рынком? Удваиваются зайки мои? Ну что ж, будем больше инвестировать. Паек – моя собака, текущий счет – моя совесть! Действуйте правомерно и неправомерно!», – решительно закончило Пятнышко, вырубив неподключенный телефон.

«Скажите, а это сейчас так модно, отбирать одежду у гостей?», – неожиданно раздался третий голос.

«Это же для вашего же спокойствия, – ублажал Пятнышко, скрещивая ладошки. – Сатанинский не любит, когда кто-то одет лучше, чем он. Поэтому всех присутствующих переодевают в элементарный second hand и желательно женский».

Июнь Июлич всколыхнулся: «Что, кроме меня, еще кто-то есть?»

«Да, есть! Вон он, на другой кушеточке, голенький притаился с вопросом!», – с явной заботой помогало знакомству любезное Пятнышко, указывая в темноту.

«Здрасьте, а вы кто?», – поинтересовался Никакой, понимая, что он в том же странном положении.

«Я – Соболь. Акционер одного очень успешного предприятия, был дома, собирался в Канны, оказался тут, а вы?»

«Я – Никакой… Июнь Июлич Никакой».

«Голые валеты», – во вздохе улыбнулся Пятнышко, скручивая ручонки.

«Мне кажется, что у нас два пути, либо это розыгрыш, либо террористы…», – оценивая их общую ситуацию, заключил господин Соболь.

«Да нет же, это сон, я верю в это», – с улыбкой убеждал Июнь.

«Да ну! Скажите еще… Не ту дорожку выбрал».

«Вы все путаете! Это путешествие – ваш счастливый билет», – возмутился Пятнышко, расчесывая облысевшую голову.

«Но мне не нужно счастье! Мне нужно в Москву!», – вскричал господин Соболь, сопротивляясь происходящему.

«С этими просьбами, друг мой, обращайтесь…», – пробил никому не известный хриплый басовый голос, что странным образом выкатился из горла Пятнышко.

И здесь несложную компанию раздавил интеллектуальный шум ненастроенного пианино. Кто-то мрачно уселся за инструмент и вырубил на клавишах классический этюд. Гости переглянулись, и в центр зала внесли серебряную сахарницу на львиных ножках, на крышечке которой был установлен скрученный в узелок ключик. Пятнышко тут же воскликнул, прихлопывая в ладоши: «Игры в кости, господа! Игры в кости!».