Звездопад

— Недотепа ты эдакий, где мальчишка? Где Гоча?

— Здесь он, отец!

— Почему не слышу? Голоса его не слышу! Покажите мне его!..

Перепуганный Гоча действительно не плакал. Авксентий побежал к отцу, успокоить его. Женщины с ребенком на руках поспешили за ним.

Гено с балкона дома наблюдал, как Мака, прижимая сына к груди, шла на свой двор.

— Лучше не жить твоей маме на свете! Что я натворила! Хоть с собой кончай! — с отчаянием твердила Мака, и слезы катились по ее щекам.

Мальчишка, видно, потер глаза руками — глазницы и веки у него были совершенно черные.

— К папе хочу-у! — заревел он, когда Мака, поравнявшись с Гено, прошла мимо.

— Конечно, сынок! Иди к нему. На что я тебе такая, на что — несчастная! Света бы белого не видеть моим глазам! Иди к нему!.. Иди…

— Запачкаешь меня, чертенок! — Гено со смехом попятился от сына, протягивающего ручки.

— Не доглядела… Лучше не жить мне!.. — Мака рукавом халата пыталась оттереть пятна на коленках Гочи. — Лучше покончить с собой!

Когда Гено спустился вниз, в подсобную комнату, ему бросился в глаза огромный ворох выстиранного и отжатого белья, сваленного в углу в широкие плетенки. От слезливых причитаний взвинченных матери и бабки Гоча тоже разревелся в голос. Магдана зачерпнула горячей воды из котла и плеснула в лохань. Не успела она разбавить ее, как Мака опустила в воду ребенка. Гоча завизжал и, дрыгая ножками, повис на матери.

— Что же ты ребенка ошпарила?!

— Ошпарила! — словно отупев от отчаяния, с мукой повторила Мака. — Ошпарила, чтоб мне сгореть!

— Хватит, перестаньте! — крикнул Гено. — О чем слезы? О чем ты плачешь?

— Да если б с маленьким что-нибудь случилось…

— Я не тебе, мама!

Гено направился к дверям.

— И нечего тут рев поднимать, — пробормотал он, выходя из дома.

У плетня, держась за колья черными по локоть руками, стоял Авксентий.

— Масло менял?

— Нет, опрокинул ведро второпях и залился. Отец спрашивает, почему ты не зашел к нему!

— Как он там?

— Все по-старому… Если есть время, заходи.

— Ладно, переоденусь и приду…

Гено вернулся домой пьяный. Было уже поздно. Внизу, в подсобной комнате, все еще горел свет. Гено толчком ноги распахнул дверь и, пошатываясь, встал на пороге.

— Как ребенок?

— Я…

— Я о тебе не спрашиваю.

— Ребенок хорошо… успокоился, спит…

— Что это еще за бесконечная стирка!

Он закрыл за собой дверь. Мака слышала его тяжелые медленные шаги по деревянной лестнице. «Если он ляжет сейчас, то скоро уснет». Она обеими руками уперлась в края поставленной на табурет лохани. Поясница уже не болела, а только ныла, пальцы все стерлись, и размякшая, разъеденная кожа нестерпимо горела даже от едва теплой воды.

Первые петухи давно смолкли, когда она прополоскала и подсинила постельное белье.

Ей захотелось посмотреть, какая погода будет завтра, и она направилась к дверям, но, не сумев выпрямиться, с минуту постояла, прислонясь к косяку.

На безлунном небе звезды мерцали и дрожали, словно живые, и весь огромный небосвод трепетал, как прозрачный полог палатки под ветром. С юга поднималась туманная полоса, похожая на след широких лыж. Мака никогда не видела на небе столько звезд. В этой беззвучной — без единого шороха — темноте она словно ждала какого-то шепота, таинственного, неземного. Наверное, в такие ночи верующие ждали, что небо раскроется — все было похоже на святую ночь.

«Если б оно и вправду раскрылось, если бив самом деле свершилось чудо, я попросила бы только об одном… Бог должен быть. Человек может долететь до звезд, человек многое может, но богом он не станет — ему никогда не узнать, что творится на сердце у женщины, одиноко стоящей где-то перед домом, под этим огромным полуночным небом. Если сейчас раскроется небо, я скажу: господи, дай мне забыть вчерашнюю ночь! Ах, если б бог…»

За домом, вернее не за, а рядом, под деревом, наглым и резким голосом прокричал петух. Мака вздрогнула и бросилась к дому, словно на нее цыкнули и затопали ногами. Она вбежала в комнату, захлопнула дверь и прижалась к пей спиной.

«Крик петуха напугал меня, — она покачала головой и, переведя дыхание, стала бросать в лохань отжатое белье. — Крик нашего одноглазого петуха…»

Утром ее разбудили шаги Гено над головой. Она раскрыла глаза, но не встала и даже не шелохнулась.

«Что он думает о том, что я не поднялась на ночь в спальню?.. Вчера ему было не до работы, сегодня уйдет пораньше, поработает в редакции и до шести не вернется. До шести часов целая вечность. Может быть, ему кажется, что я сплю в детской с Гочей? Сейчас он спустится и увидит меня здесь, на старой тахте, под циновкой. Надо было подняться наверх, Гено вернулся пьяный и не проснулся бы до утра. Надо было подняться в спальню и лечь, как обычно. И вчера незачем было плакать и причитать, как безумной, из-за того, что Гоча оступился, — ведь он даже не ушибся. Или зачем я вздумала стирать столько белья сразу? А если уж намочила, надо было оставить часть на сегодня. Ну, а в крайнем случае хотя бы после всего, когда стирка кончилась, нужно было подняться наверх, прокрасться в спальню и лечь…»