Звездопад

Отсюда не видно ее лица, но я знаю, я очень хорошо знаю, — у нее лучистые глаза, длинные ресницы, она любит смеяться… Ну и что же, что ее не видно. Она милая девушка, любит необыкновенные приключения, а обо мне… обо мне она думает: этот парень с ног до головы вымазан сажей, только зубы у него белые, очень белые… он машет мне рукой, кепкой и мчится… мчится куда-то.

Идет снег вперемешку с дождем. Снежинки превращаются в хлопья и тихо, неслышно ложатся на землю.

Белые мосты, белые горы, белые деревья, белый косогор, белый домик. Окно закрыто, но за окном что-то мелькает. Девушка ждет меня, машет мне рукой, нет, не рукой, чем-то ярким, кажется, маленькой подушкой. Выбегает на балкон и снова машет.

Несется, мчится поезд.

— До свидания, девушка!

И я думаю… нет, говорю… пою: «Эту девушку зовут Майя, у нее лучистые глаза и длинные ресницы, и когда она смеется, на щеках у нее появляются маленькие ямочки, она не боится холода и умеет ждать».

С шумом и грохотом мчится поезд.

Время несется быстро и незаметно.

И вот — отпуск. На мне новый костюм, галстук, шляпа и туфли со скрипом. В руках — билет в пассажирский вагон.

И опять те же горы, та же река, мост и виноградники. А вот и домик, окно… Но где же девушка? Она не ждет меня. Она не встречает пассажирский поезд.

Выхожу на соседней станции. Поднимаюсь по тропинке, собираю цветы и, полный ожидания, подхожу к знакомой калитке.

Добродушно зарычал лохматый пес. Девушка выглянула в окно, удивилась, сбежала по узенькой лестнице.

— Здравствуйте, Майя!

— Откуда вы меня знаете?

— Не узнаете?

— Нет, кто вы?

— Я… я тот самый… Мне бы попить, если можно…

Она входит в комнату, выносит влажный кувшин, но где-то меж скал пыхтит паровоз, и еле заметен его дымок, похожий на клочья тумана. Поезд все ближе, свистит, грохочет, дробно стучит по рельсам.

Забыв обо всем, девушка взбегает по лестнице, обнимает рукой столб и ждет…

Вот показался паровоз и тут же скрылся за горой.

Там растет ежевика — рукой подать.

Опять появился паровоз.

Девушка высоко поднимает платок, хочет взмахнуть им, но рука застывает в воздухе. Машинист, задумавшись, смотрит вперед. Кто знает, о чем он думает… У каждого свои мысли.

Платок падает из рук девушки. Она вбегает в комнату, и я слышу приглушенные всхлипывания. Она плачет, наверное, зарывшись лицом в подушку.

Осторожно прикрыв калитку, я выхожу со двора и стремглав бросаюсь под гору. Ждать поезда нет времени. Сажусь на первую попутную машину.

Через два часа врываюсь к начальнику депо и отказываюсь от отпуска.

…Теперь я точно знаю, что девушку зовут Майя, что глаза у нее лучистые, что, когда она смеется, на щеках у нее появляются маленькие ямочки и что она умеет ждать.

А обо мне… обо мне она думает:

«Этот парень с головы до ног вымазан сажей… да, с головы до ног вымазан сажей… только зубы у него белые, очень белые…»

ПО ДОРОГЕ С МЕЛЬНИЦЫ

Перевод

А. Эбаноидзе

Наша зима зачастую не похожа на зиму. Иной раз среди января наступают такие погожие дни, что на прогретых солнцем лугах прорастает свежая травка, распрямляются подснежники на опушках и обманутые теплом сливы вдруг взрываются белым цветом на окрестных пригорках.

Что ни говори, такая погода была по душе мне и моему двоюродному брату Бату.

Война только что кончилась, и у нас не было ничего, кроме пары продранных на коленях штанов да стоптанных башмаков, которые давно просили каши. А ведь были мы уже не мальчики, и нам хотелось одеться получше, но, как говорится, выше головы не прыгнешь.

Стояла зима, а в благословенной деревне и зимой дела по горло. То за водой, то по дрова, то сена надо для скотины, то крышу починить, а то и на мельницу сходить.

Наша речка, если только ее можно назвать нашей, протекала далеко от села. Она нехотя извивалась по топкой низине, и блаженной памяти предкам не оставалось ничего лучшего, как сколотить мельницу где-то у черта на куличках, в верховьях реки.

Я редко встречал людей, из года в год с удовольствием делающих одно и то же дело. Мы с двоюродным братом не составляем исключения. Мы вообще не лезли из кожи вон ради дела, но, пока в доме оставалось зерно, эта проклятая мельница была нашей бедой, нашим наказанием, с ней были связаны трехдневные просьбы, угрозы и уговоры. Когда же в конце концов мы жертвовали собой и собирались в дорогу, то хотелось забрать побольше зерна зараз, чтобы потом передохнуть немного. И если дома нам запрещали тяжелые работы, — мол, надорвутся ребята, то тут, взвали мы на спину хоть по полному кулю, никто не сказал бы ни слова. И мы действительно взваливали на себя такие пуды, что и здоровым мужикам были бы не под силу.

В погожий день еще куда ни шло, но в мокреть дорога до мельницы становилась настоящей пыткой.