Звездопад

Пока смелется кукуруза, Сардион успеет соснуть разок-другой. Сон на мельнице совсем особый все-таки, не то что дома. Спишь и не спишь, приклонив голову к твердому изголовью — набитому зерном мешку. Поеживаешься: и зябко вроде, и ист будто. Боишься, не схватил бы крепкий сон, не упустить бы минуты, когда перемелется кукуруза, — не крутиться ведь жерновам впустую, на тебя надеется мельник. День и ночь несут люди зерно, один за другим приходят сюда, вроде тебя, что ж не поспать мельнику, не прикорнуть хоть на часок, и он человек…

А дрема разбирает сильней и сильней, туманит все перед глазами, смыкает тебе веки, по ты бодрствуешь, упрямо не поддаешься сиу и все равно цепенеешь, погружаешься в забытье. Крутится жернов, дробится зерно, лопочет что-то свое ступица, а через кровлю и щели глазеет луна…

Где-то все еще кричат шакалы, в углу попискивает мышь, и зелеными огоньками посверкивает во тьме кошка, будто и нс слыша писка.

А мельница мелет. Все мелет и мелет… Ведет свой сказ про горы и долы, сплетает быль с небылью, рассказывает о виденном и слышанном — о ясном месяце и шумном водопаде, о стремнинах и оползнях, о ведуньях и колдуньях, о прекрасной водянице, что плещется в серебристой реке…

И мелет мельница, мелет…

Спишь не спишь, елозишь по твердому мешку. Лунный луч крадется к тебе, перебирается с мешка на мешок, подбирается ближе, ближе, а мельница все рассказывает о дивных берегинях и водяницах, что покачиваются на волнах в лунном сиянии, расчесывая волосы золотым гребешком… Покачиваются на бегущих струях, плещутся в волнах и вдруг рассыпаются, разлетаются бурлящими завитками. И опять выплывают… Вынырнет на середине реки белая волшебница, распустит по воде волосы и засмеется звонко.

Ты вздрагиваешь и просыпаешься — жутко тебе, но жуть эта сладостная, приятная…

Крутится жернов, помалывает зерно… На лопасти льется вода из желоба, и всплескивает воду дивная водяница, и снова расчесывает волосы, распускает их по лицу, спине, по груди, по сквозь темную завесу проступают обнаженные плечи, проглядывают соски… И снова разольется ее смех. Отбросит она золотой гребень, оторвет лунный лучик и приколет к волосам — украшает голову серебряными нитями Встанет потом над водой и заглядится, залюбуется собой и в такой придет восторг— зальется счастливым смехом.

И ты просыпаешься…

Мельница все мелет, журчит и лепечет вода, блещет яркая луна, и прогуливается где-то белая водяница с распущенными волосами, зовет тебя по имени, кличет, машет призывно рукой.

И ты в самом деле слышишь в немолчном шорохе воды свое имя и звонкий смех девушки. Дрожь пройдет по телу, но это не озноб и не страх. Приятная дрожь, приятная жуть, и тянет еще раз увидеть девушку-каджи, девушку-искусительницу. Поманила б опять, окликнула б по имени, только б не приворожила своими нечистыми чарами…

А вдруг… А если приворожит?..

Нет… Нельзя давать ей прельщать себя.

А что, если она и вправду совсем как настоящая и останешься потом на всю жизнь зачарованным?..

— Сардион, Сардион!

Какие белые руки у окаянной, какой колдовской смех… Мороз пробирает по коже, ершатся волосы…

Кто-то ходит рядом, ты пробуждаешься — это мельник встал, оказывается, ссыпает муку в мешок. А ты и не заметил, как измололась кукуруза.

Пока нагружаешь арбу и впрягаешь быков, стряхиваешь с себя дремотное оцепенение. Заберешься на арбу, и трогаются по привычной дороге быки. Заходящая лупа смотрит тебе вслед, и тень от арбы и упряжки путается в ногах у мерно шагающих быков. Проедешь немного и приляжешь на бок. Незаметно обступит лес. Лунные блики и рано опавшая желтоватая листва пестрым ковром устилают путь. Крутятся колеса, шуршат листьями, и охватывает тебя смутная дрема.

Чудится пли явь? Совсем рядом за темными деревьями переливается белолунной рябью река. Всплескивается вода, нежится в волнах белая водяница, распустив по воде волосы.

Идет арба, шагают и шагают быки.

Сквозь полог листвы там и сям проскальзывают, пробираются лунные лучи, падают бликами на пожелтелые листья, устилающие широкую дорогу. Рассыпается ртутью, разливается сверкающими волнами белая каджи. Но вот река удаляется от леса, и она выходит на берег. Прошелестит между деревьями и следует за тобой, укрывшись за стволами, пока снова не мелькнет за лесом река, не заблестит лунная гладь воды. Кинется водяница в стремнину, раскатится ее звонкий смех, и рассыплется лунными блестками и заплесками, устремится во все стороны сверкающими струйками. И опять выплывет на середине реки, и опять начнет расчесывать длинные волосы и продергивать лунные нити.

Медленно, неспешно катится арба, шуршит под колесами мягкая листва. И опять светло мелькает за деревьями белая девушка-каджи.

— Сардион!

Сардион раскрывает глаза, хотя и не смыкал их как будто. Ничего не изменилось. Все та же арба, и та же пестрая дорога — желтизна палой листвы, усыпанная лунными бликами, и призрачные лунные полосы между деревьями — скроются и опять покажутся при движении арбы, совсем как белая водяница.

— Сардион!