Звездопад

На востоке, в скирдах облаков, мерцали бесцветные звезды, и по небу уже крался молодой месяц. Тур в поднебесье сделался скалистого цвета и превратился в утес, неподвижный и равнодушный. Охотник застегнул нижнюю пуговицу тулупа, надетого под войлочную кацавейку, старательно ослабил затянутые тесемки бандулий, расстегнул ремень, вытащил фляжку, заледенелой рукой снял крышку и потянул крепкий рахи[17].

— Все, конец! Теперь до утра не только я, но и ты, даже если я уступлю тебе дорогу, не сможем сдвинуться с места. Ущелья и пропасти заполнила мгла. А здесь, где отсвечивают ледники, если, конечно, не подведут тучи, разве может наступить такая темень, что и пальца собственного не увидишь? Но будет холодно, так холодно, что, если заснем, — превратимся в сосульки.

Трудно придется нам, повелитель вершин, очень трудно. Еще хорошо, что с моря не видно грозовых туч, но кто может положиться на погоду, да еще здесь, на такой верхотуре.

Неистовый ураган помог твоему предку погубить моего дядю. Мы не часто воздаем должное собрату, но люди прозвали Джобе «железноколенным».

Если мне удастся закрепиться на скалистой осыпи, я смогу присесть, согнуть колени и положить на них голову. Уши мои — уже словно сухие, замерзшие листья. Ведь я вырос у пылающего камина и привык к теплой постели. Если бы ты был таким изнеженным и жалким, разве бы я тебя преследовал? Чего бы тогда стоил охотник, гоняющийся за тобой?

Не так давно там, у сенокосного поля, по ту сторону бревенчатого мостика, парни охотились на перепелов. Я верхом обогнул старую мельницу, надеясь в деревне встретить Пирибе. Мне повезло: она стояла на возвышении, над источником, приложив ладошку к глазам, и всматривалась в сенокосное поле. От цокота копыт она вздрогнула и обернулась. Она всегда вздрагивает, если незаметно приблизиться к ней.

— Что с тобой, девочка, чего ты испугалась?

Она отвернулась:

— Мог бы выбрать и более короткую дорогу. Нечего лошадь гонять.

— По ту сторону на перепелов охотятся, и я пошел на ружейный выстрел…

Не мог же я ей сказать, что это я из-за нее сделал крюк.

— Посмотрите на этих птицеловов! — произнесла она с такой болью, словно застав мужчину за немужским занятием. В ее словах не было ни насмешки, ни презрения. Ей искренне было жаль лихих усатых молодцов, гоняющихся за полевыми птицами.

— Там и твой двоюродный брат Авто и… — Но этого я уже не посмел сказать: «и Джуаншер, пялящий на тебя глаза».

— Кто бы ни был! — Она догадалась и обиделась.

Да и я был хорош, Джуаншера подколол, да и себя вроде унизил мысленным доносом. Прежде чем что-то произнести, не мешает подумать. Других поддеть — не штука, да и к лицу ли это мужчине?

— Ты не удивляйся, что я так доверительно беседую с тобой, будто мы расположились у костра и я положил тебе руку на плечо. Что поделаешь? Ближе тебя на этой вершине, упирающейся в небо, у меня никого нет. Мороз вот-вот проймет меня до костей, и лишь беседа с тобой поможет скоротать ночь. А утром? Утро вечера мудренее. Может, мне удастся взобраться чуть повыше, или оступишься ты. Только не подумай, что я сижу здесь и дожидаюсь твоего промаха. Боже сохрани! Нет, я обязан превзойти тебя умом и ловкостью. Ты сам знаешь, что сюда пи растяпа, ни проныра охотиться не полезет.

Мир — словно жирный курдюк. Слукавишь, смошенничаешь— урвешь себе, главное — разрешить, а там… Ты это знаешь, не то я бы тебе не рассказывал. Я еще туров у соленого родника не подкарауливал. Что поделаешь… Я в жаждущего стрелять не стану, не в моих это правилах. И голодному я не подсыплю яда.

Вот на равнине рыбу травят и почему-то называют это рыболовством. Если я в источник подсыплю мышьяка, а потом на спине приволоку добычу в деревню: смотрите, мол, какого тура я на охоте подстрелил, — богиня охоты Дали должна связать меня по рукам и ногам и сбросить в первую попавшуюся пропасть.

Охотник подгреб под себя каменную крошку, устроился поудобнее, подогнул полы кацавейки, положил голову на колени и застыл под отвесной каменной глыбой.