Звездоплаватели (авторский сборник)

Я рос хилым, плаксивым и неулыбчивым ребенком, и это очень беспокоило родителей, однако врач из Звартендама заявил, что диета и массаж со временем сделают из меня человека, если я все-таки попробую остаться на этом свете. Я же тем временем продолжал медленно угасать, и родители смирились с тем, что в один прекрасный день я покину бренный мир. Как я теперь догадываюсь, отца это устроило бы больше всего: ему, добропорядочному голландцу, не пристало иметь столь необычного на вид отпрыска. Мать же всем сердцем прикипела к своему неудачному детищу, мечтая лишь о том, как бы поставить его на ноги.

И в этом ей помог непредвиденный случай, последствия которого еще долго обсуждались соседями, пристально следившими за необычным мальчиком.

А произошло вот что. К огорчению матери наша служанка неожиданно вышла замуж и покинула дом. Ее заменила уроженка Фрисландии, девушка работящая, честная и здоровая, но, как оказалось, любительница крепкого темного пива. В ее обязанности — кроме прочих забот — входил и уход за мной. Я, молчаливый и слабый, не особенно утруждал ее работой, и она искренне привязалась к своему подопечному. Тронутая моим болезненным видом, девушка решила во что бы то ни стало выходить меня, используя для этой цели панацею от всех хворей — свое любимое пиво.

Подобное "лечение" пришлось мне по вкусу, и вскоре я действительно поздоровел, хотя и пристрастился с тех пор к крепким напиткам. Девушку невероятно веселило недоумение родителей и врача по поводу перемен в моем состоянии, и это простодушное создание невольно выдало нашу общую тайну, вызвав на свою голову неизбежную кару: фрисландке запретили даже близко подходить ко мне.

Мое здоровье вновь стало стремительно ухудшаться, и мать, махнув рукой на угрозу алкоголизма, стала поить меня пивными дрожжами, полагая, что, окрепнув, я смогу избавиться от этого пристрастия.

Результат сказался немедленно: ко мне вновь вернулись силы и жизнерадостность. Отца же подобные перемены не радовали — он предвидел, что доброхоты-соседи теперь примутся перемывать ему кости за то, что он вырастил пьяницу и хулигана. Врач покинул наш дом в негодовании: лечение алкоголем не вязалось с его представлением о здоровье, на страже которого он стоял много лет. Прописав мне по ложке кагора перед едой, он, как говорится, "умыл руки", не заботясь более о своем неудачном пациенте.

Вскоре мой организм выдал еще одну странность: глаза, до сих пор совершенно нормальные, начали покрываться пленкой, напоминавшей бельма. Офтальмолог, которому меня немедленно показали, посчитал, что я вскоре ослепну, но при этом имел мужество признаться в полной некомпетентности в подобном вопросе: в своей практике он до сих пор не сталкивался с таким случаем. Врач и в самом деле ошибся. Хотя по виду казалось, что я болен катарактой, зрение не утратило своей остроты. Более того, глаза приобрели некоторые новые свойства: в частности, я мог, не моргая, смотреть на солнце, словно повелитель горных вершин, орел. Мне минуло три года. К тому времени окружающие смирились с мыслью, что в доме их соседей растет уродец с фиолетовой кожей и страшными пустыми глазами. К этому добавилась еще и быстрая невнятная речь. Более добрый взгляд увидел бы во мне обыкновенного ребенка — в меру ловкого и подвижного, достаточно смышленого, без физических недостатков в виде, например, горба или искривленных ног. Но, к несчастью, меня любили лишь двое — мать и вновь допущенная ко мне фрисландка. Остальные — за неимением других развлечений — приходили взглянуть на меня, как на некое диковинное животное, а отец всячески избегал сына, словно чумного.

По-видимому, он надеялся, что со временем мои отличия от других как-то сгладятся, исчезнут, но этого не случилось: с годами я становился все более странным. Несмотря на то что в мой рацион входило исключительно пиво — лишь просьбы матери заставляли меня отведать что-нибудь из фруктов или овощей — я оставался невероятно худым. Скорее всего, вся "пивная" энергия тратилась на быстрый рост тела и все возраставшую подвижность. Мне очень нравилось плавать, и мать не беспокоилась из-за этого, увидев как-то, что вода выталкивает меня словно пробку. Я совершенно не мог поднимать даже незначительную тяжесть, но зато отличался необычайной проворностью. В стремительности бега я вряд ли уступал быстроногим косулям. Как и они, я мог легко преодолевать канавы и заборы, делать высокие прыжки, запрыгивая, например, на крышу нашего дома, и, в дополнение к этому, быстро взбираться на любые деревья.

И хотя эти особенности, недоступные большинству сверстников, отдаляли их от меня, заставляя относиться ко мне как к странному чужаку, для всех я все же оставался человеком — пусть и далеко несимпатичным.