Звездоплаватели

И вдруг под металлическим шлемом в ушах Мельникова зазвучали стихи. Это было так неожиданно, что в первую секунду он не поверил своему слуху.

Никогда не забуду он был - или не был,Этот вечер: пожаром зариСожжено и раздвинуто бледное небо,И на жёлтой заре - фонари.

Декламировал Второв. Вероятно, он совсем не думал, что его кто-то может слышать, и говорил для себя. Это было похоже на бред.

Я сидел у окна в переполненном зале.Где-то пели смычки о любви…

Трудно было придумать, что-нибудь другое, что так не соответствовало бы окружавшей их обстановке. Стихи Блока звучали дико и нелепо:

Ты рванулась движеньем испуганной птицы,Ты прошла, словно сон мой легка…И вздохнули духи, задремали ресницы,Зашептались тревожно шелка.

Коржевский вдруг нервно засмеялся и тотчас же смолк. Его смех прозвучал ещё более странно, чем стихи Второва. Мельников, не видя, почувствовал, как молодой инженер вздрогнул.

Но из глуби зеркал ты мне взоры бросала,И, бросая, кричала: - Лови!..

- Доканчивайте, - тихо сказал Мельников.

А вокруг расстилалась безграничная пустота. Голубой точкой, не имевшей даже диаметра, сверкала бесконечно далёкая Земля. Жизнь, чуждая, непонятная, промелькнула, как сказочное видение.

«Как он ещё молод!» - подумал Мельников.

- Вы ничего другого не смогли придумать? - послышался голос Топоркова. - Если вам нужно искусство, я могу включить для вас магнитофон.

И неожиданно, среди ночного безмолвия астероида, зазвучали нежные, пленительные звуки увертюры из «Лебединого озера».

- Откуда это у вас? - спросил Мельников после нескольких минут ошеломлённого молчания. - Нашли время и место для концерта!

- Разве плохо? - сказал Пайчадзе.

Было слышно, как на радиостанции звездолёта несколько человек рассмеялось. Очевидно, там собрались все участники экспедиции. Тревога за друзей, находившихся неизвестно где, заставила их всех прийти к радиоаппарату - единственному связующему звену.

Мельников, Коржевский и Второв почувствовали тёплую признательность. Товарищи здесь, с ними. В полной темноте, на голой скале Арсены они не одиноки.

Музыка Чайковского смолкла.

- Дать ещё что-нибудь? - спросил Топорков.

- Хватит! - ответил Мельников. - Утро уже близко. Спасибо!

Прошло не больше пятнадцати минут, и слева от них, на невидимом горизонте, неожиданно вспыхнула ярко-белая ломаная линия. Точно кто-то огромный исполинским пером вычертил на чудовищной величины ленте неизвестно что означающую кривую.

Поднималось Солнце. Ещё невидимое, оно освещало вершины гор и неровную цепь утёсов.

Потом как-то сразу, Солнце поднялось, и очередной день Арсены вступил в свои права. Причудливый и мрачный пейзаж показался им весёлым после зловещего мрака ночи.

Коржевский посмотрел на Второва.

- Что это вам вздумалось, Геннадий Андреевич? - спросил он, но в тоне вопроса не чувствовалось насмешки. Голос биолога звучал ласково.

Сквозь «стекло» шлема было видно, как Второв сильно покраснел.

- Право, не знаю, - ответил он с явным смущение. - Это получилось как-то помимо меня, нечаянно. Глупо, конечно, - прибавил он.

- Нет, почему глупо? Немного странно, это правда, но не глупо.

Коржевский провёл рукой по плечу Второва. Лицо биолога, очень похожее на лицо Чернышевского - только без очков, - было непривычно мягко. Мельников с удивлением посмотрел на него.

Подобно Белопольскому, Коржевский редко улыбался и всегда выглядел суровым и каким-то «неприступным». Он почти не вступал в разговоры, а когда к нему обращались, отвечал коротко и сухо. Даже в кают-компании во время обеда или ужина он казался погружённым в свои мысли. Беседы о Земле, возникавшие постоянно между членами экипажа, как будто совсем его не затрагивали, и он ничем не высказывал интереса к ним. Многие, да и сам Мельников думали, что польский учёный нисколько не скучает по Земле, не думает о ней. И вот сегодняшняя ночь показала, что они ошибались. Если бы биолог не скучал по Земле, на него не произвели бы впечатления так неожиданно прозвучавшие стихи.

«Чтобы узнать человека, нужно время, - подумал Мельников. - Когда-то я был совсем другого мнения о Белопольском, чем теперь».

Он почувствовал, что и Коржевский и Второв стали ему как-то ближе, понятнее после этого, в сущности незначительного, эпизода.

Как только лучи Солнца коснулись разведчиков, они выключили искусственное тепло, в котором не было больше нужды, и пошли дальше.

Опять начались бесконечные прыжки, спуски в трещины и внимательный осмотр всего, что попадалось по пути.

Часа через полтора подошли к краю отвесного обрыва. Внизу, на глубине около пятисот метров, расстилалась круглая долина, более обширная, чем встречавшееся до сих пор. С этой страшной высоты она казалась ровной и гладкой.