Звезды Эгера

— Но если ты пьян, так кто же нам сварит обед?

— Жена сварит, — сказал Тулипан и ткнул большим пальцем в сторону жены. — Она состряпает и лапшу с творогом. Уж куда лучше!

— Но мы хотим плова!

— И плов сготовит. Она умеет.

— А где же барин?

— В Буде. Письмо пришел. Туда наша господин поехала. Дом получила. Красивый барышня наш сидит в доме, как роза в садике.

Школяр обернулся к священнику.

— Что же станется с ними, если турки возьмут Буду?

— Э-э! — вскинулся священник. — Этому не бывать! Скорей вся страна погибнет, чем Будайская крепость падет. Никакому врагу еще не удавалось ее занять.

Но так как Гергей по-прежнему смотрел на него с тревогой, он добавил:

— Страну охраняет народ, а Будайскую крепость — сам господь бог!

Тулипан отпер двери дома. Из комнат пахнуло пряным запахом лаванды. Турок распахнул и окна.

Священник вошел. Взгляд его остановился на развешанных по стенам портретах.

— Это и есть Цецеи? — указал он на портрет воина в шлеме.

— Да, — ответил Гергей, — только теперь уж волосы у него не черные, а седые.

— А эта косоглазая женщина?

— Его жена. Не знаю, была ли она косоглазой, когда с нее портрет писали, но только теперь она не косит.

— Угрюмая, должно быть, женщина.

— Нет. Скорее веселая. Я ее матушкой зову.

Юноша, чувствовавший себя как дома, предложил священнику стул и, весь сияя, показывал ему ветхую мебель.

— Поглядите, учитель: вот здесь всегда сидит Вицушка, когда шьет. Ногу ставит на эту скамеечку. Отсюда она смотрит в окно на закат, и тогда тень от ее головки падает на эту стену. Эту картину нарисовала она сама. Плакучая ива и могила, а бабочек я нарисовал. А вот на этом стуле она сидит обычно так: локотком обопрется на стол, голову склонит набок и улыбается, да так шаловливо, как еще свет не видывал.

— Ладно, ладно, — ответил священник устало. — Сын мой, поторопи их с обедом.

3

Легли они поздно вечером.

Священник сказал, что должен написать несколько писем, а поэтому не ляжет в одной комнате с Гергеем. Гергей тоже взял бумагу, чернильницу и примостился возле сальной свечки. Сперва он нарисовал на бумаге красивую незабудку, потом написал своей кошечке, как он был удручен, не застав никого в доме, и спросил, почему не известили его об отъезде; если же известили, то письмо, очевидно, затерялось.

В те времена на венгерской земле почты не было. Переписывались друг с другом только знатные люди. Тот, кто хотел послать письмо из Буды, скажем, в Эреглак, должен был позаботиться и о доставке своей грамотки.

Затем Гергея одолел сон, и он растянулся на лавке, покрытой волчьей шкурой.

Не замычи на рассвете корова под окном, он, может быть, не проснулся бы до позднего утра.

Гергей уже отвык от этого — ни в Шомодьваре, ни в Сигетваре, ни в других поместьях Балинта Терека коровы под окном не мычали. Гергея вместе с хозяйскими детьми будили всегда слуги, а после завтрака их уже ждал в саду священник с книжкой.

Школяр сел в постели и протер глаза. Вспомнил, что нынче ему предстоит необычный урок: надо отправить в рай турецкого султана. Он встал и постучался в дверь соседней комнаты.

— Учитель! Светает. Поедемте!

Ответа нет. В комнате темно.

Юноша откинул одну ставню, затем отворил окно, затянутое промасленным полотном.

Постель священника была пуста.

На столе белело несколько писем.

Гергей с удивлением оглянулся.

— Что такое? — пробормотал он. — Постель не тронута…

Он поспешно вышел из комнаты. Во дворе тетушка Тулипан, босая и в одной нижней юбке, выгоняла из хлева свинью.

— Тетушка Тулипан, где отец Габор?

— Да еще в полночь ушел, как только луна поднялась.

— И Янош с ним?

— Нет, Янош здесь. Священник пошел один, пешком.

Гергей вернулся в комнату в полном смятении. Догадываясь о замысле учителя, он бросился к столу.

Одно письмо лежало незапечатанным. Обращение было написано решительным почерком, крупными буквами:

«Мой милый сын Гергей!»

Это ему. Юноша подошел с письмом к окну. Казалось, будто чернила еще не совсем просохли на бумаге.

Гергей читал: