Звезды-свидетели

Он был уверен, что Нина еще спит. Поэтому удивился, услышав за окном какие-то звуки, причем весьма характерные — штрак-штрак: так чистят снег лопатой, штракающей по мерзлой земле.

Нина, в какой-то незнакомой ему курточке, которую она, вероятно, нашла в сарайчике, с разрумянившимся лицом, растрепанная, но почему-то казавшаяся счастливой, расчищала дорожку от крыльца к воротам. Герман знал, какая это тяжелая работа. Это только с виду снег кажется таким легким, на самом деле даже он, мужчина, через полчаса подобной работы валился с ног от усталости. Конечно, он не спортсмен и крепким здоровьем никогда не отличался, но наблюдать из окна гостиной, как хрупкая девушка машет лопатой, он тоже не смог. А потому, набросив старую меховую куртку и надев рукавицы, Герман вышел из дома. В воздухе сладко пахло утренним мягким снегом с нотками женских духов (вероятно, это были остатки аромата «вчерашней жизни» Нины), слегка потягивало дымком из трубы — плоды утренних усилий Германа. Ему не хватало невидимого тепла, исходящего от водяных труб, хотелось видеть живой огонь в камине.

— Доброе утро, — сказал он, еще не зная, какое ему следует сделать выражение лица в присутствии своей странной сожительницы или, скорее, постоялицы. Уж теперь-то гостьей ее точно нельзя было назвать.

— А… Вы? Доброе утро! — Яблочные щеки ее, казалось, готовы были треснуть от сока. Она была так прекрасна в эту минуту, что Герман на какое-то мгновение забыл, что видит перед собою убийцу. Больше того, он вдруг понял, что она могла бы с блеском сыграть роль Кати из бунинской «Митиной любви». Нежность в сочетании с лукавством, дерзостью и таинственностью. И красота, конечно, которой Герман просто не мог не восхититься.

— Да, это я. Думаю, поблизости, кроме меня, ты никого и не найдешь, — сказал он — просто так, чтобы что-то сказать. — Ты почему без перчаток?

— Не нашла, а свои жалко, — просто ответила она.

— Понятно. Вот, забирай мои. А вообще-то тебе, я думаю, уже хватит работать. Я сейчас возле ворот почищу, а ты иди домой. Кто-то обещал мне помочь с готовкой.

— Да-да, хорошо. Я иду, — улыбнулась она и торжественно вручила ему лопату. — Только скажи, что ты любишь на завтрак? Кашу? Кофе? Чай?

— Вообще-то я все люблю. Что приготовишь, то и съем.

— Хорошо, — она пожала плечами и пошла к крыльцу. И Герман вдруг ужаснулся своим мыслям — он позавидовал ей: она знает, что ей делать и как себя вести в этой жизни. Она, убийца! А он, композитор, до сих пор не может родить ни единого такта. И получается, что он как бы напрасно живет и вообще попросту не может называть себя композитором. Даже дворникам живется, с психологической точки зрения, комфортнее, потому что они знают, что им делать, и делают это: расчищают снег зимой, убирают и жгут листья осенью, подметают дворы летом.

Он с каким-то остервенением принялся чистить дворик. Черпал снег большими порциями, а он, липкий, не падал с лопаты, и приходилось, сколько зачерпнешь, столько и откидывать в сторону.

Он представил себе, как приезжает в Москву, подписывает подогнанный под него, талантливого и замечательного композитора, договор, потом пьет шампанское вместе с заказчиком в предвкушении музыкального триумфа будущего фильма, а музыки-то у него в душе нет. Ни в сердце, ни в голове. Больше того, ему даже не хочется подходить к роялю. Страшно!

Живут же спокойно нормальные люди! Занимаются вполне конкретными, реальными делами — строят, шьют, что-то там мастерят, учат детей, лечат людей. А чем занимается он? Пытается сотворить из воздуха нечто такое, волшебное, что заставляет сердца многих людей биться сильнее и от чего они испытывают удивительное и ни с чем не сравнимое удовольствие. Музыка! Что это такое? Ее нельзя потрогать, как картину, которую написал маслом художник. С художником тоже все ясно. Всю свою фантазию, весь свой талант он выражает в цвете и форме. Картину можно повесить на стену и любоваться ею. И она тоже вызывает определенные чувства и может даже вдохновить другого человека на какое-то творчество. А музыка? Если она не звучит в душе, то что же тогда записывать на нотную бумагу?

— Господи, — прошептал он, прижимая к груди лопату, — как хорошо, что меня никто не видит и не слышит и никто не догадывается о тех муках, которые я испытываю…

Он даже перекрестился в сердцах. И вернулся в дом. В кухне пахло кофе, и этот запах показался ему совсем не таким, каким он бывал, когда он сам варил кофе. К тому же он не мог вспомнить, когда ему вообще кто-то готовил кофе или тем более завтрак.

Нина как раз в ту минуту, когда он появился на кухне, начинала жарить гренки. Макала ломтики булки в яично-молочную смесь и укладывала их на сковородку с раскаленным маслом.