Звезды-свидетели

Увидев Германа, она широко раскрыла глаза и замотала головой, словно предположила, что он — призрак. Один из многих.

— Лена? — Герман подошел совсем близко к воротам, уткнулся разгоряченным от волнения лицом в их прохладные прутья.

— Герман?! Это ты?! Что ты здесь делаешь?! — Голос испуганный. Она его боится!

— Да вот… Заехал проведать тебя.

— Ты знал, что я здесь?!

— Нет. Просто я сопоставил некоторые факты. Это же для тебя он купил этот дом, да?

— Кто?

— Рубин, кто же еще!

Она спустилась с крыльца и открыла ворота.

— Заходи, не чужие ведь, — и мгновенно лицо ее, еще недавно такое спокойное и умиротворенное, показалось Герману усталым и невероятно печальным.

Он вошел в дом, не отрывая взгляда от ее узкой спины и покачивающихся при каждом шаге, раздавшихся бедер, и почувствовал, что здесь все стало для него чужим. Запах чужого жилья. Чужой еды. Чужих постелей. Чужого мыла и шампуня. Чужих тел.

— Скоро Лева приедет, — сказала она, словно предупредила его.

— Я просто так заглянул. Мимо ехал. Хотя нет, вру, конечно, просто я все это время жил словно в каком-то тумане, пока сегодня не почувствовал, что — все. Хватит с меня этой истории!

— Какой истории? Это ты о продаже дома? — улыбнулась она ему ледяной улыбкой.

Он удивился. Хотя он ведь как бы предупрежден — о том, что тут случилось в январе, все живущие здесь постарались забыть. Ну и правильно! Человек решил начать новую жизнь. Да и живот ее многозначительно свидетельствует об этом. А Рубин? Так долго молчал. Почему?

— Проходи, не стой. Хочешь чаю? Я пирожки испекла.

Он как-то неопределенно повел плечами. Конечно, он хотел — хочет, — чтобы она усадила его за стол, налила ему чаю, рассказала ему обо всем, что произошло с ней с того момента, как он услышал выстрел.

— Знаешь, я ведь приехал, чтобы поблагодарить тебя, — неожиданно для себя сказал он. Удивительно, подумал он, как это так, против его воли, он произносит то, что раньше не собирался произносить?

— За что?

— Если бы не ты, я бы не сочинил свои мелодии к фильму.

— А… Вон ты о чем, — наконец-то она улыбнулась!

— Вероятно, мне нужна была такая… встряска, что ли. Ты была права, сказав, что я… словом, что у меня не осталось творческих сил.

— Извини меня за те слова. Это я не со зла. Поверишь ли, нет — не знаю, но я все делала для того, чтобы разозлить тебя, чтобы ты все-таки выстрелил. В сущности, это и было моей целью.

Она повернулась и поставила перед ним на стол блюдо с горячими пирожками. Налила чаю.

— Вода из Каменки? — спросил он, словно ему хотелось, чтобы хотя бы вода в доме была родниковая, из Каменки, как в те времена, когда он жил здесь.

— Из Каменки. Дима всегда привозил воду из Каменки.

Послышался звук мотора подъезжавшей машины, и Лена бросилась к окну.

— Лева приехал! — радостно сообщила она.

17

Герман вернулся домой ночью. И был счастлив, что ничего-то в его душе не изменилось! Что он по-прежнему здоров и в состоянии адекватно осознавать случившееся. Ну да, Рубин молчал все эти полгода, но это было его право. Главное, что он счастлив. Он скоро станет отцом. А остальное — надо ли об этом вспоминать?

Он по привычке сел за рояль. Взял несколько аккордов. К счастью, в квартире была хорошая звукоизоляция и он мог спокойно играть в любое время суток, не тревожа соседей.

Сейчас, когда работа над музыкой к фильму завершилась, он снова почувствовал в себе некую пустоту. Но это была хорошая пустота. Он просто устал, и ему требовался перерыв, чтобы прийти в себя и наполниться новыми мелодиями, как родниковой водой.

Он взял еще несколько аккордов, пробежался по своим любимым темам и вдруг понял, что на данный момент был бы счастлив, если бы ему предложили написать какую-нибудь оперетту! Что-нибудь легкое, веселое и изящное! Вот если бы сейчас, когда он находится в таком благостном, умиротворенном состоянии духа, ему поручили бы писать музыку к повести Бунина «Митина любовь», он ни за что не справился бы с этой задачей. И уж никогда бы ему не пришла в душу мелодия смерти Мити и его любви.

Тогда же, когда он был под впечатлением от историй жизни и судьбы Лены Исаевой и Димы Кедрова, когда нервы его были расшатаны и в его душе поселилась неприятная нервная дрожь, он и текст Бунина воспринимал как-то иначе — болезненно, и очень хорошо понимал и жалел Митю. И даже тот холод, который описывал Бунин, ту сырость природы, сопутствовавшую короткому предсмертному периоду жизни Мити, он как бы чувствовал сам, и ему постоянно хотелось надеть теплый свитер и забраться под одеяло.

Герман, желая проверить свои сегодняшние чувства, достал с полки потрепанный томик Бунина и открыл заложенную страницу: