По словам Гавела, люди, боровшиеся за независимость, хотели от других государств денег и признания; они хотели более активной критики советской империи со стороны Запада и большего дипломатического давления. Но Гавел говорил{109}
, что все это были вещи, которых ониГавел говорил как раз о том, что требовалось нашей работе. И дело Уолтера нуждалось в надежде больше, чем большинство других. Поэтому я не стал расхолаживать Минни. И так мы продолжали надеяться – вместе.
23 февраля, почти через шесть недель после получения отчета
– Вам понравится, – загадочно присовокупила она под конец.
Я со всех ног побежал в суд, и к тому моменту, как был готов прочесть постановление на тридцати пяти страницах, у меня перехватывало дыхание. Секретарь была права. Постановление отменяло осуждение и смертный приговор Уолтера. Суд не сделал вывода о том, что он невиновен и должен быть освобожден, но вынес постановления в нашу пользу по всем остальным пунктам и распорядился провести новое судебное разбирательство. Пока мы не победили, я даже не представлял, насколько сильно боялся поражения.
Я сел в машину и помчался в тюрьму, чтобы лично сообщить Уолтеру новости. Рассказывая, я внимательно наблюдал за его реакцией. Он откинулся на спинку стула и ответил мне знакомым смешком.
– Ну, – заговорил он неторопливо, – знаешь, это хорошо. Это хорошо!
– Хорошо? Да это великолепно!
– Да, великолепно. – Уолтер улыбался, и в его улыбке теперь была такая свобода, какой я ни разу прежде не видел. – Эх, приятель, не могу поверить, я просто никак не могу в это поверить… ффу-ух!
Потом его улыбка угасла, и он стал медленно покачивать головой.
– Шесть лет, целых шесть лет прошло. – Он отвел взгляд в сторону, на лице появилось выражение боли. – Эти шесть лет – все равно что все пятьдесят. Шесть лет – просто фьють, и нету. Я так боялся, что они меня убьют, что даже не думал о том времени, которого лишился.
Встревоженный вид Уолтера отрезвил и меня.
– Я понимаю, Уолтер, и мы все еще не добились цели, – ответил я. – Это постановление всего лишь дает нам новое слушание в суде. Учитывая то, что сказали следователи
При мысли о доме у Уолтера поднялось настроение, и мы начали разговаривать о тех вещах, о которых было слишком страшно говорить все это время – с тех пор, как мы познакомились.
«Эти шесть лет – все равно что все пятьдесят. Шесть лет – просто фьють, и нету. Я так боялся, что они меня убьют, что даже не думал о том времени, которого лишился».
– Я хочу встретиться с каждым человеком из тех, кто помогал мне в Монтгомери, – говорил Уолтер. – И хочу повсюду ездить вместе с тобой и рассказывать миру о том, что со мной сделали. Есть ведь и другие люди, такие же невиновные, как я. – Он помолчал и снова заулыбался. – Приятель, и еще я хочу вкусно поесть! Я так давно не ел по-настоящему хорошей еды, что даже не могу припомнить ее вкус.
– Все, что пожелаешь, я угощаю! – с гордостью произнес я.
– Судя по тому, что я слышал, у тебя денег не хватит на ту еду, которую я хочу! – поддразнил он. – А я хочу стейк, курицу, свинину… может, еще славно зажаренного полосатика.
– Полосатика?
– Ой, да не делай вид, что не знаешь, о чем речь. Ты же понимаешь, что я говорю о жаренном на гриле еноте. Нечего тут говорить мне, что ты никогда не пробовал славного жареного полосатика, я ведь знаю, что ты вырос в этих местах – так же, как и я. Сколько раз бывало, мы с двоюродным братом едем, енот перебегает дорогу, и он говорит: «Останови машину, останови машину!» Я останавливался, он выскакивал, мчался в лес и через пару минут возвращался с пойманным енотом. Мы везли его домой, свежевали и жарили мясо на сковородке или на гриле. Чува-а-ак… да о чем ты говоришь вообще?! Вот какая была славная еда…
– Да ты, должно быть, шутишь! Я действительно вырос в этих местах, но никогда не охотился на диких зверей в лесах, чтобы приволочь их домой и съесть.