Звонок за ваш счет. История адвоката, который спасал от смертной казни тех, кому никто не верил

— Нет-нет, ты сегодня молодец. Я была так рада, когда судья сказала, что этот человек отправится домой! Даже мурашки побежали. Пятьдесят лет в тюрьме, он теперь больше ничего не видит! Нет, я была благодарна Богу, когда это услышала. Тебе не о чем плакать. Я просто позволю тебе ненадолго опереться на меня, потому что кое-что знаю о том, каково это — ловить камни.

Она сжала мои руки чуть сильнее и добавила:

— Так-то, будешь продолжать в том же духе — и в итоге станешь, как я, петь печальные песни. Невозможно делать то, что делаем мы, и не научиться ценить славную печальную песню. Я пела печальные песни всю жизнь. А как иначе? Когда ловишь камни, печалишься даже от счастливых песен. — Она помолчала. Тихонько хмыкнула, прежде чем продолжить: — Но все равно продолжаешь петь. Твои песни делают тебя сильным. Могут даже сделать счастливым.

Люди сновали взад-вперед по коридорам здания суда, а мы продолжали молча сидеть.

— Знаете, у вас очень хорошо получается то, что вы делаете, — наконец промолвил я. — Мне стало гораздо лучше.

Она игриво шлепнула меня по руке.

— Ой, не пытайся ко мне подольститься, юноша! Ты и до встречи со мной был в полном порядке. Эти люди отправятся по домам, и ты, бродя здесь, был в полном порядке. Я просто делаю то, что делаю, ничего больше.

Когда я наконец откланялся, расцеловав ее в обе щеки и сказав, что мне нужно подписать документы на освобождение заключенных, она еще на минуту придержала меня:

— Ой, погоди-ка. — Она порылась в сумочке и нашла там мятную карамельку. — Вот, возьми.

Этот простой жест доставил мне необъяснимую радость.

— Что ж, спасибо вам, — улыбнулся я и наклонился, чтобы еще раз поцеловать ее в щеку.

Она, улыбаясь, помахала мне рукой.

— Давай, так держать!

Эпилог

Уолтер умер 11 сентября 2013 г.

Он оставался добрым и очаровательным до самого конца, несмотря на нараставшую спутанность сознания из-за развития деменции. Он жил со своей сестрой Кейти, но в последние два года жизни уже не мог выходить на улицу или передвигаться без посторонней помощи. Однажды утром он упал и сломал бедро. Врачи решили, что операция нежелательна, и отправили его домой почти без надежды на выздоровление. Социальный работник в больнице пообещал мне, что они организуют уход на дому, а потом в хосписе. Это было печально, но намного лучше того, чего он страшился, когда сидел в алабамской тюрьме для смертников. Уолтер сильно исхудал и по возвращении домой из больницы все слабее реагировал на гостей. Вскоре после этого однажды ночью он тихо скончался.

Мы устроили панихиду по Уолтеру в африканской методистской епископальной сионской церкви Лаймстоун Фолк неподалеку от Монровилля дождливым субботним утром. Это была та же церковь, в которой более двадцати лет назад я выступал перед конгрегацией со словами о брошенных и пойманных камнях. Так странно было снова оказаться здесь! Множество людей набилось в храм, еще больше стояло снаружи. Я смотрел на местных чернокожих, в основном бедняков, стоявших бок о бок, и их никем не оплаканные страдания витали в печальной атмосфере очередных похорон, еще более трагичных из-за неоправданной боли и ненужных мучений, которые им предшествовали. Когда я работал с делом Уолтера, у меня не раз возникало ощущение, что, если собрать всю му́ку этих подавленных жизней, всю боль всех угнетенных людей во всех небезопасных городках и деревнях округа Монро в какое-то тщательно сконструированное вместилище, они могли бы стать источником энергии для чего-то необыкновенного, работать как некое ошеломительное альтернативное топливо, способное совершить прежде невозможное действие. И кто знает, что могло бы из этого выйти — праведный взрыв или преобразующее искупление? Может быть, и то и другое.

Родственники установили рядом с гробом большой телеэкран, на котором перед началом заупокойной службы сменяли друг друга десятки фотографий Уолтера. Почти все они были сделаны в тот день, когда его освободили из тюрьмы. Мы с Уолтером стояли рядом на нескольких фото, и меня поразило то, насколько счастливыми выглядели наши лица. Я сидел на скамье и рассматривал фотографии, даже не веря, что прошло столько времени.

В тюрьме для смертников Уолтер однажды рассказал мне, как плохо ему было во время казни одного из заключенных с его яруса:

— Когда они включили электрический стул, разнесся запах горящей плоти! Все мы колотили по решеткам в знак протеста, чтобы хоть как-то бодриться, но на самом деле мне становилось только хуже. Чем сильнее я бил по решетке, тем невыносимее это было.

— Ты когда-нибудь думаешь о смерти? — помолчав, спросил он меня. Для такого человека, как Уолтер, это был необычный вопрос. — Я вот никогда раньше не думал, но теперь думаю о ней все время, — продолжал он. Вид у него был мрачный. — Здесь это все совершенно другое дело. Парни в тюрьме говорят о том, что будут делать перед своей казнью, как будут держаться. Раньше мне казалось, что это безумие — говорить о таких вещах, но, кажется, я тоже начинаю это делать.

От этого разговора мне стало неуютно, и я поспешил сказать: