Звучит повсюду голос мой

Изучая богословские науки, Агасеидали мог с убежденностью утверждать, что всевышний един. И коран, и талмуд, и евангелие - это святые книги, посланные аллахом. А Моисей, Иисус и Мухаммед - пророки великого творца. Все эти религии, по его убеждению, призывали людей к добрым делам, к праведному пути. Старик не мог не признать, что новые люди из иноверцев выводят людей на дорогу знаний. Ну что ж, пусть открывают школы вместо медресе, пусть обучают детей мирским наукам. Однако его пугало и беспокоило другое: как бы молодые, вступив на этот путь новизны, не удалились от мусульманской веры, от аллахом завещанных законов шариата. Как тогда собрать всех мусульман воедино, когда и сейчас разгораются бои между суннитами и шиитами, бабидами, мултанийцами.

- Представители всех религий ведут борьбу за число своих приверженцев, почему я - пастырь мусульман - должен отказаться от борьбы? Аллах един, но пути достижения истины разнятся. Мы не можем свернуть с нашего пути, предначертанного нам с тобой великим пророком.

- Но почему, Ахунд-ага? Новое проникает в наш народ посредством иноверцев, так как среди них больше ученых. Каким было положение нашего народа в прошлом веке при хане? Была ли хоть одна школа? Законы религии укрепились, а дело просвещения стояло на месте. А в это время соседние народы овладевали светскими науками. Только немногие из наших соотечественников, уехавшие в другие страны или в Россию, познали исторические и естественные науки.

- Но некоторые из них изменили своей религии, отошли от веры отцов и приняли христианство, избави аллах! Стали нечестивцами, хуже рожденных в иноверии.

- Их толкнули на перемену убеждений те, кто противостоит просвещенности нашего народа, кто в светских науках видит только угрозу религии. Пока каждый отец, взяв за руку своего ребенка, не поведет его в школу, где можно получить лучшие знания, независимо от того, какая это школа: русская, армянская или татарская, прогресса не будет. Школа должна определять будущее ребенка, будет ли он образованным человеком или научится только отличать мусульманина от немусульманина. Духовные пастыри народа ставят перед народом националистические преграды.

- Ты не можешь упрекнуть меня в том, что я пристрастен в решении споров между мусульманами, молоканами или армянами. Для меня важна прежде всего истина!

- Я знаю, Ахунд-ага, ваше имя чисто и свято для всех, живущих в Ширване. Но не забывайте, что основная масса местных молл такие, как Молла Курбангулу!

- Дитя мое, берегись! Не боишься ли ты, что наши соотечественники, люди грядущих поколений вспомнят нас не с благодарностью, а с проклятиями? Новое несет с собой необратимые перемены, предусмотреть которые человек не может. Хорошему часто сопутствует дурное!

Ахунд говорил со страстной убежденностью о проклятии грядущих поколений, воздевал руки к небесам, будто стремясь предотвратить катастрофу. Поэта пугали страстность и пророческий тон его речи. "Почему он так убежден в своих пророчествах? Ошибаются ли такие просвещенные люди, как господин Мирза Фатали Ахундов, господин Гасан-бек Зардаби? Но если они ошибаются, то тогда правы Молла Курбангулу, Закрытый и Алыш? Неужели старику не ясно?"

Ахунду все труднее было дышать. Он задыхался, при каждом вздохе плечи его поднимались, грудь вздымалась, при выдохе он съеживался, из горла вырывался хриплый, надрывный кашель. С каждым шагом он все больше опирался на Сеида Азима, последние метры по дороге к дому он почти повис на руках поэта. Сеиду Азиму было очень жаль больного старика. "Несчастный толкователь законов шариата! Нет среди твоих приспешников толкователя и врачевателя твоей болезни! Если бы кто-нибудь из детей твоего народа выучился пораньше, он бы смог помочь тебе... А молитвы и жертвоприношения твоих последователей не очень-то помогают даже такому святому человеку, как ты..."

У ворот Ахунд раскашлялся, потом долго молчал, о чем-то задумавшись и глядя мимо Сеида Азима, чуть отдышавшись, он пригласил Сеида Азима в дом. Их встретили мюриды Ахунда Агасеидали, добровольно взявшие на себя обязанности слуг. В их сопровождении Ахунд и Сеид Азим прошли через двор к дому и вошли в крайнюю, угловую комнату, где поэт помог снять старику верхнюю одежду и тюрбан. Ахунд остался в легком белом арабском хитоне, он опустился на ковер, облокотился на подушки и мутаки. Сеид Азим колебался, уйти ли ему, но старик задержал его:

- Остановись, двоюродный брат мой, мы много спорили с тобой, не знаю, имело ли это смысл, но я не успел сообщить тебе кое-что чрезвычайно интересное... Поэтому я и задержал тебя...

Сеид Аэим опустился на колени на тюфячок, рядом с Ахундом. Агасеидали продолжал: