10 женщин Наполеона. Завоеватель сердец

В это время вошел император. Мария побледнела и опустила глаза.

На этот раз его настроение было гораздо более подходящим, чтобы быть вполне любезным с окружающими. Наполеон, оживленный и веселый, стал обходить зал, по своему обычаю наделяя дам комплиментами скорее военного, чем человека высшего света.

Быстро обойдя присутствующих, он подошел к Марии и участливо спросил:

— Вы ведь были нездоровы, мадам, а теперь как вы себя чувствуете?

Эта простая фраза, своей нарочитой банальностью отводившая подозрения, показалась ей, именно в силу этого, в высшей степени деликатной. Подобное обращение Наполеона успокоило молодую графиню. У нее проснулась надежда, что, может быть, она все же сохранит свою честь.

* * *

За столом она была посажена рядом с Дюроком, почти напротив императора, который, как только все уселись, начал отрывисто, по своему обыкновению, расспрашивать одного из гостей об истории Польши.

Дюрок же спросил у нее:

— Мадам, а что вы сделали с тем букетом, который вам подарил император в Блони?

— Я сохранила его, как дорогой мне сувенир, для своего сына, — ответила Мария.

Услышав такой ответ, Наполеон вздохнул с облегчением и почувствовал себя счастливейшим мужчиной на свете.

— Ах, мадам! Позвольте вам предложить кое-что более достойное вас, — вновь сказал поверенный в тайные мысли Наполеона.

В этих словах Мария почувствовала намек, который возмутил ее, и она быстро, во всеуслышание, ответила Дюроку, краснея от стыда и гнева:

— Я люблю только цветы.

Дюрок на мгновенье растерялся.

— Хорошо, — наконец проговорил он, — мы соберем лавры на вашей родной земле и преподнесем их вам…

* * *

Ну и вот — последний аккорд! Граф Валевский куда-то «испарился» до окончания обеда. Кофе принесли в салон. Наполеон ласково смотрел на Марию. Потом он приблизился к ней и тихо сказал:

— Нет, у кого такие ласковые, такие кроткие глаза, у кого такой добрый вид, тот даст себя уговорить. Вы не можете меня больше мучить, или же вы — самая отъявленная кокетка и самая жестокая и бессердечная из женщин.

Сказав ей это, он вышел. И что теперь ей было делать? Можно возвращаться домой? Нет, конечно! К ней подсел Дюрок и зашептал:

— Как, однако, вы, мадам, жестоки! Вы отвергаете просьбу того, кто ни в чем никогда не знал отказа. Теперь его яркая слава потускнела от печали. Только вы можете заставить сиять ее с прежней силой. Ах, какую безграничную радость вы можете ему доставить!

Сил сопротивляться у Марии больше не было. Она поняла, что рано или поздно все равно будет побеждена. Слишком многое стояло на кону в этой игре. Она закрыла лицо руками и тихо сказала:

— Вы требуете от меня согласия? Значит, вы не представляете себе истинной его цены. Впрочем, прекратим все это… Делайте со мной все, что хотите…

* * *

И вот в половине одиннадцатого вечера у подъезда дома, где жила графиня Валевская, остановилась карета. Это был вездесущий Дюрок.

На Марию быстро надели шляпу с большой вуалью, покрыли плечи плащом и повели, совершенно невменяемую, словно помешанную, к карете. Там ее подтолкнули и заставили сесть. Дюрок поднял подножку и уселся рядом с ней. Потом они долго ехали, не говоря друг другу ни слова, пока карета не остановилась около потайной двери дворца Наполеона. Ее вывели из кареты и повели, поддерживая под руки, к двери, которую кто-то открыл изнутри.

Колени Марии так дрожали, что она не могла идти сама. В результате Дюрок вынужден был почти на руках внести ее по ступеням потайной лестницы. Миновав несколько пустых залов, она столкнулась с НИМ. Дюрок предусмотрительно испарился, как будто его и не было рядом. Час жертвоприношения пробил…

Очутившись с глазу на глаз с Наполеоном, Мария почувствовала такой приступ страха, какого еще не испытывала за всю свою жизнь. Она задрожала всем телом и не решалась даже взглянуть на него.

Наполеон ожидал столь желанную для него женщину в состоянии величайшего возбуждения. Вот что впоследствии писал об этом его верный камердинер Констан:

«Император в ожидании прохаживался большими шагами и выказывал признаки волнения и нетерпения, поминутно спрашивая у меня, который час».

Но даже и теперь, когда она пришла, он не мог считать дело выигранным окончательно. Не надо было быть большим психологом, чтобы понять, что с гостьей творится что-то неладное, а ее душевное состояние ужасно. Наполеон взглянул на нее своим привыкшим повелевать глубоким и проницательным взглядом, а потом максимально возможным нежным голосом поприветствовал ее. В ответ она разрыдалась, будто горькими слезами можно было отсрочить тот шаг, который она решилась совершить.

Почему она плачет? — недоумевал император. Ведь она пришла на это ночное свидание добровольно. Уж не утонченное ли это кокетство? А быть может, комедия, чтобы распалить его еще больше? Но нет, нет, этого не может быть. Она — сама чистота, она не должна уметь столь искусно притворяться.

Наполеон ничего не понимал. В первый раз он находился в подобном положении. Обуревавшие его чувства Фредерик Массон описывает следующим образом: