100 рассказов о стыковке

В те годы молодежь воспитывалась в духе преданности делу социализма и верила в мудрость и непогрешимость партии и вождей. Пропаганда действовала очень продуманно, стратегически безотказно. Тогда, в марте 1953–го, многие считали почти делом чести отдать последний долг Сталину, что привело, как известно теперь, к надгробному жертвоприношению великому вождю и палачу «всех времен и народов». К счастью, меня и моих товарищей этот удел миновал. Повинуясь порыву и какому?то азарту, мне удалось в числе немногих пройти все заградительные кордоны на подступах к Дому союзов и после многочасовой осады последнего из них на Кузнецком мосту попасть в траурную колонну, которая двигалась со стороны Бульварного кольца.

Лето 1953 года запомнилось сначала тем, что после амнистии заключенных, объявленной Берией, стало неспокойно: столицу наводнили уголовники и участилось число разбоев. Потом объявили об аресте самого Берии как агента империализма. Что там было на самом деле, мы тогда, конечно, не знали; нам хотелось солнца, моря, новых впечатлений. Мы, строительские ребята, купили бесплацкартные билеты со «спальными» местами на третьей, багажной полке и махнули на Черное море, в Туапсе. Там подстерегала меня еще одна беда.

Живя по–мальчишески беззаботно и стихийно, мы не соблюдали настоящих мер предосторожности. Прыгая с дерева в темноте, я зацепился ногой за проволоку и упал спиной на каменные ступени, сильно ударившись позвоночником. Это и бесконтрольное пребывание на солнце, стремление вернуться в Москву черным от загара, привели к рецидиву нервно–сосудистого расстройства, более тяжелому, чем пять лет назад. К сожалению, в то студенческое время у меня не нашлось ни хорошего врача, ни мудрого советчика.

Самым тяжелым ударом, как мне казалось тогда, стало вынужденное отлучение от спорта: футбола и хоккея. Мне только исполнилось 20 лет, а двери в спортивные команды захлопнулись. Однако эти мужские игры все же остались со мной на всю жизнь, хотя порой это стоило невероятных усилий.

Оглядываясь назад, нужно сказать, что борьба за выживание внесла существенный вклад в формирование и становление моего характера и образа жизни, который мне самому был не всегда по душе. Мне приходилось постоянно подавлять в себе и без того приглушенные свойства натуры, которые в нашем народе принято считать исконно российскими. Зато получили развитие нетипичные, нехарактерные для нас черты, такие как последовательность и пунктуальность, столь необходимые для настоящего инженерного дела. С некоторых пор отец стал называть меня директором. («Почему?» — «Да ведь он — такой серьезный и строгий».) Мой друг детства Эдик Буйвол, которому не пришлось испытать всех этих трудностей и проблем, вырос настоящим русским мужиком. Возможно, я еще напишу отдельную книгу обо всем об этом.

Слава Богу, на общей работоспособности расстройство здоровья отразилось не сильно. Я успешно учился, сдавал экзамены и проходил практику на заводах и даже на кораблях Черноморского Военно–морского флота в тогда еще российском городе Севастополе, на берегу N–ского моря, как мы в шутку писали в своих письмах домой. Постепенно, ближе к пятому курсу, мы стали осознавать свою будущую специальность, а также оценивать качество преподавания специальных предметов на кафедре С. О. Доброгурского. Старый профессор, пришедший в оборонную технику из ткацкого машиностроения, слабо влиял на то, как и чему учили студентов, а главное, он не смог сформировать полноценный коллектив преподавателей. Молодой способный доктор Л. Н. Преснухин не смог сделать погоды; вскоре после нашего выпуска он ушел из МВТУ, став директором Института электронной техники в будущем городе–спутнике Зеленограде.

Менять что?либо было уже поздно. Меня несло вперед, в будущее, чему способствовали и внешние обстоятельства.

Осенью 1955 года началась работа над дипломным проектом. Этот период стал важнейшим для моего становления как человека в широком смысле, в том числе и как будущего инженера.