100 великих казней

Поправший церковь и верховную власть, Разин тем не менее сознавал, что в русском народе к ним сохраняется уважение, и решил прикрыться личиной этого уважения. Он изготовил два судна: одно было покрыто красным, другое — черным бархатом. О первом он распространил слух, будто в нем находится сын Алексея Михайловича, царевич Алексей, умерший в том же году 17 января, якобы убежавший от злобы бояр. В другом судне находился низверженный патриарх Никон. Под Симбирском Стенька впервые потерпел поражение. Это уронило его в глазах народа. В продолжении зимы мятеж Разина был задушен воеводами. Неизвестны подробности ареста атамана. В государевых грамотах говорится об этом по-разному: в одной — что Стенька был связан цепью железной донскими казаками, которые выдали его царским войскам «от злоб своих», в другой — что Стенька был схвачен обманом.

Стенька и Фролка были привезены в Черкаск. Предание говорит, что казаки очень боялись, чтоб Стенька не ушел из неволи: уверяли, что он был чернокнижник; никакая тюрьма не удержала бы его, никакое железо не устояло бы против ведовства. Поэтому его сковали освященною цепью и содержали в церковном притворе, надеясь, что только сила святыни уничтожит его волшебство.[19] В конце апреля обоих удалых братьев повезли в Москву.

4 июня по Москве распространилась весть, что казаки везут Стеньку. Толпы народа посыпали за город смотреть на чудовище, имя которого столько времени не сходило с уст всего русского люда. За несколько верст от столицы поезд остановился. Стенька все еще был одет в свое богатое платье; там с него сняли богатые одежды и одели в лохмотья. Из Москвы привезли большую телегу с виселицей. Тогда Стеньку поставили на телегу и привязали цепью за шею к перекладине виселицы, а руки и ноги прикрепили цепями к телеге. За телегою должен был бежать, как собака, Фролка, привязанный цепью за шею к телеге.

В такой триумфальной колеснице въехал атаман воровских казаков в столицу московского государя, которую он грозил сжечь дотла. Он следовал с хладнокровным видом, опустив глаза, как бы стараясь скрыть, что у него было на душе. Одни смотрели на него с ненавистью, другие — с состраданием. Без сомнения, были и такие, кто желали бы иного въезда этому человеку, бывшему столько времени идолом черни.

Их привезли прямо в Земский приказ, и тотчас начали допрос. Стенька молчал. Его повели на пытку. Первой пыткой был кнут — толстая ременная полоса в палец толщиной и в пять локтей длиною. Преступнику связывали назад руки и поднимали вверх, потом связывали ремнем ноги; один палач садился на ремень и вытягивал тело так, что руки выходили из суставов и становились вровень с головою, а другой палач бил по спине жертвы кнутом. Тело вздувалось, лопалось, открывались язвы, как от ножа. Стенька получил таких ударов около сотни, и уж, конечно, палач не оказывал сострадания к такому подсудимому. Но Стенька не испустил стона. Все, стоявшие около него, дивились его выдержке.

Тогда ему связали руки и ноги, продели сквозь них бревно и положили на горящие уголья. Стенька молчал.

Тогда по избитому, обожженному телу начали водить раскаленным железом. Стенька молчал.

Ему дали роздых и принялись за Фролку. Более слабый, он от боли начал вопить. «Экая ты баба! — сказал Стенька. — Вспомни наше прежнее житье; долго мы прожили со славой, повелевали тысячами людей: надобно теперь бодро переносить и несчастье. Что, это разве больно? Словно баба уколола!»

Стеньку принялись мучить другой пыткой. Ему обрили макушку и оставили виски. «Вот как! — сказал Стенька брату. — Слыхали мы, что ученым людям венцы на голову кладут, а мы, брат, с тобой простаки, да нам такую почесть воздают!» Ему начали лить на макушку по капле холодной воды. Это было мучение, против которого никто не мог устоять; самые твердые натуры теряли присутствие духа. Стенька вытерпел и эту муку и не издал ни одного звука.

Все тело его представляло безобразную, багровую массу волдырей. С досады, что его ничто не донимает, начали Стеньку колотить со всего размаха по ногам. Стенька молчал.

Предание говорит, что, сидя в темнице и дожидаясь последних смертных мучений, Стенька сложил песню и теперь повсюду известную, в которой он, как бы в знамение своей славы, завещал похоронить его на распутье трех дорог земли русской:

«Схороните меня, братцы, между трех дорог:

Меж московской, астраханской, славной киевской;В головах моих поставьте животворный крест,Во ногах мне положите саблю вострую.Кто пройдет, или проедет — остановится,

Моему ли животворному кресту помолится,Моей сабли, моей вострой испужается:Что лежит тут вор удалый добрый молодец,Стенька Разин Тимофеев по прозванию!»