100 великих узников

Летом того же года на границе был задержан отставной коллежский асессор П. А. Ветошников, который вез из Лондона письма А. И. Герцена и Н. П. Огарева к А. А. Серно-Соловьевичу. В одном из писем была приписка: "Мы готовы издавать "Современник" здесь с Чернышевским или в Женеве… Как вы думаете?" При обыске на квартире П. А. Ветошникова нашли также списки и адреса некоторых герценовских корреспондентов… У властей не было никаких юридических оснований для ареста Н. Г. Чернышевского, как не было и вещественных улик, доказывавших его вину. И тогда его попытались обвинить в том, что он в течение 9 лет на страницах "Современника" занимался антиправительственной пропагандой. Даже была составлена

"записка о литературной деятельности Н. Г. Чернышевского", но и ее содержание не могло стать поводом для ареста. И все же в III Отделении любыми способами пытались раздобыть какие-либо документы, обличавшие бы писателя, и доказать, что именно он был автором распространявшейся прокламации "Барским крестьянам от их доброжелателей поклон"

.

Дело Н. Г. Чернышевского поручили вести "Особой следственной комиссии", учрежденной "высочайшим указом" от 16 мая 1862 года. Но комиссия оказалась в затруднении, так как улик против писателя по-прежнему не было. Правда, при обыске его квартиры нашли несколько "недозволенных книг", но такие книги можно было обнаружить в библиотеке почти каждого интеллигентного человека. Статьи, опубликованные в "Современнике", хоть и содержали крамольные мысли, но печатались с разрешения цензуры. И в "деле Н. Г. Чернышевского" лишь сиротливо лежала единственная бумажка с двумя строчками из письма А. И. Герцена.

Четыре месяца самых тщательных поисков не дали против Н. Г. Чернышевского ничего. Но 7 июля 1863 года его все равно арестовали и заключили в Алексеевский равелин в "покой № 11". Тюремный режим для писателя был установлен довольно мягкий: ему разрешили получать книги, переписываться с родными, писать и даже печататься. Через три месяца заточения он уже писал жене, что "большая половина нашего времени разлуки прошла"

. В одном из своих писем он упомянул, что в камере находится только в двух положениях — сидит или лежит, даже не прохаживается. Он целыми днями читал или писал: чтобы больше работать, перешел от обычного письма к разработанной им системе скорописи. Прогулки писателю были разрешены, но он отказался от них, о чем в своих показаниях сообщал Сенату:

Я не гуляю и не прохаживаюсь. Исключение бывает лишь когда я бываю принужден к тому желанием лица, пред которым обязан держать себя…

Сначала я думал, что тяжесть в голове, которую я чувствовал в первый месяц ареста, происходит от геморроя, я принуждал себя ходить по комнате для моциона. Но как только я заметил, что боль эта… ревматическая, происходящая от того, что я лежал головой к окну, я стал ложиться головой в противоположную сторону от окна и с того же дня… абсолютно перестал ходить по комнате. Когда меня приглашали выходить в сад, я сначала выходил, воображая, что в это время обыскивается комната, и что я возбудил бы подозрение отказом удалиться из нее. Но месяца через три я убедился, что обысков не делают, подозревать не станут, и стал отказываться выходить в сад.

В не пропущенном к жене письме от 5 октября 1862 года Н. Г. Чернышевский сообщал ей планы о предстоящих ему работах: