Но Пластову всегда приходилось остерегаться властей. В 1929 г. он все же попал в руки НКВД, и спасло его только заступничество крестьян. С тех пор Аркадий Александрович вел себя осторожно, опасаясь за жену и сына Николая. Он вынужденно делал заказные работы, считая, что настоящая живопись ничто не может прославлять. Картины, воспевающие радость колхозного труда, по искренности ничем не отличаются от труда крестьянского, разве что «кусочек» настоящей жизни вставлялся в рамку соцреалистической схемы: «Колхозный праздник» (др. название «Праздник урожая», 1937 г.) шумел под портретом Сталина и обилием транспарантов. А когда начались нешуточные гонения на людей искусства и под удар попали такие мастера, как М. Зощенко, А. Ахматова, Д. Шостакович, С. Прокофьев и другие, кто-то посоветовал Пластову написать картину о вожде революции. Так появилось полотно «Ленин в Разливе». Произведение получилось поэтичнейшее: удивительно прописан пейзаж, тонкий утренний туман, стога. Нелогичным на холсте был только человек в галстуке.
В большинстве же своих работ Пластов остался продолжателем национальной художественной традиции. В колорите русской природы он видел чарующие краски старинных икон. Эти краски царят в его картинах: в золоте хлебных полей, в зелени травы, в красном, розовом, голубом цвете крестьянских одежд. Место святых в произведениях заступают русские крестьяне, чей труд, тяжелый и святой, художник изображал с особой нежностью и предельной искренностью («Колхозное стадо», 1937 г.; «Сенокос» и «Жатва», обе в 1945 г., Сталинская премия; «Ужин трактористов», 1951 г.; «Сбор картофеля», 1956 г.). Мир Пластова – мир вечной крестьянской России. Его пастухи и доярки, косцы и дровосеки реалистичны до мельчайших деталей. Работам мастера свойственны непринужденная простота композиции и мажорная яркость пронизанных светом теплых красок. Художника сейчас обвиняют, что будто он не заметил и не отразил ужасов тоталитарной системы. Но внимательно, сочувственно вглядитесь в пластовских женщин, косящих в одном ряду с мужиками и пашущих на тракторах, и великий трагизм социалистического преобразования деревни пронзит вас.
Пластов много и плодотворно работал в 1930-е гг., но первыми его шедеврами стали картины военных лет. И этот невероятный взлет, когда никому не известный художник из далекой провинции стал в один ряд с признанными мастерами, был безусловно подготовлен колоссальной внутренней работой всей предыдущей жизни. «Я сейчас с особой силой ощущаю в себе брожение вот этой дикой стихийной силы, потребность как-то физически это выразить. Ну, неистовой техникой, сюжетом, где плоть человеческая была бы показана со всем своим угаром, в предельной напряженности и правде. Мне мерещатся формы и краски, насыщенные страстью и яростью, чтобы рядом со всей слащавой благопристойностью они ревели и вопили бы истошными голосами».
В Тегеране на знаменитой встрече Сталина, Рузвельта и Черчилля картина Пластова «Фашист пролетел» (1942 г.) была выставлена как произведение, символизирующее бессмысленную жестокость войны. На ней изображен расстрелянный с самолета мальчонка-пастушок. Картина трагична своей обыденностью, сиротской беззащитностью. Она о той единственной «слезиночке» («кровиночке»), которой мучился Достоевский. Грустная правда военного времени проступает и в картине «Жатва». Дряхлый старик сидит в поле за скудным обедом в окружении детей. Три серпа воткнуты в стожок пшеницы. Двум русоволосым мальчишкам и девчушке еще не по силам управляться с косами, а урожай надо убрать самим. Отцы и старшие братья не помогут – они на фронте. На картине даже золотистые колосья выглядят как-то не по-пластовски тускло, подчеркивая горечь лихолетья, не то что на пронизанной солнцем и заполненном радостными лицами людей картине «На колхозном току» (1949 г.).
В 1954 г. художник создал одно из лучших своих произведений «Весна». В нем скудная зимняя природа, топящаяся по-черному баня необычно трогательно оттеняют материнскую заботу и женскую красоту. Тициановское золото волос, белизна обнаженного тела, еще парящего на морозе. Нет ни ложной стыдливости, ни эротизма. Художник воспевает единственную минуту из жизни матери, которая нежно укутывает в старушечий клетчатый платок уже выкупанную дочку, не задумываясь, как она сама выглядит со стороны. Просто, буднично, но краше любой Венеры.
Если смотреть на картины Пластова (а их почти 10 тысяч), создается впечатление, что он успел запечатлеть все моменты из жизни родной Прислонихи. Неизмеримо и число созданных им этюдов, рисунков, эскизов. Бывало, пройдет мимо старик или пробежит ребенок, а художник уже прикидывает, сможет ли он «такое!» лицо перенести на холст. Внук художника, Николай Николаевич, рассказывал, как дед учил его своему методу работы (кстати, сын, невестка и внук Пластова стали известными мастерами): «С натуры нужно сделать много-много этюдов, чтобы понять ее суть. Тогда можно рисовать и с закрытыми глазами».