11.22.63

Единственная правда заключалась в том, что мне не нравился Даллас, и восемь недель придирчивого изучения города хватило, чтобы я пришел к выводу, что в нем многовато того, чего я никогда не полюблю. Газета «Таймс Геральд» (которую немало даллассцев обыденно называли «Грязь Геральд») была жестяным рупором утомленной самоуверенности. Другая, «Морнинг Ньюс», могла наводить лоск лирикой, разглагольствуя о том, как Даллас с Хьюстоном «наперегонки направляются в рай», но небоскребы, о которых шла речь в редакторской колонке, оставались островком архитектурного выпендрежа в окружении кварталов, которые я сам для себя начал называть Большим американским культом плоскости. Газеты игнорировали те обширные трущобы, где начинали понемногу разрастаться полосы расового отчуждения. Немного подальше располагались усадьбы среднего класса, в которых жили по-большей части ветераны Второй мировой и Корейской войн. У ветеранов были жены, которые целыми днями только и делали, что «пледжевали» мебель и «мейтеговали»[331] белье. У большинства было по 2,5 ребенка. Подростки стригли траву, развозили на велосипедах

«Грязь Геральд», глянцевали семейные автомобили «Черепаховым воском»[332] и слушали (втайне) Чака Берри по транзисторным радиоприемникам. Наверное, уверяя своих родителей, что он белый[333].

За пригородными районами, с их вертушками на лужайках, лежали бескрайние пространства плоской пустоты. Кое-где мобильные оросительные установки еще обслуживали поля хлопка, но Королева Хлопка по большей части уже была мертва, ей на смену пришли бесконечные акры кукурузы и сои. На самом деле самыми прибыльными культурами округа Даллас были электроника, текстиль, сплетни и черные нефтедоллары. Буровых скважин рядом было немного, но когда ветер дул с запада, из запасов Пермского бассейна[334], в городе вдвойне воняло нефтью и природным газом.

Деловой район в центре города кишел пронырами, которые красовались в прикидах, которые я привык мысленно называть «полный даллас»: клетчатый спортивный пиджак, узкий галстук с зажимом из дутого золота (эти зажимы, шестидесятницкие версии более поздних погремушек хип-хоперов, шли обычно с бриллиантами или с их правдоподобными заменителями, главное, чтобы блестели), белые брюки «Сансабелт»[335]

и украшенные хитроумным шитьем сапоги. Они работали в банках и инвестиционных компаниях. Они торговали соевыми фьючерсами, лизингами нефтяных месторождений и землей на запад от города, где не могло расти ничего, кроме вонючего дурмана и перекати-поля. Они хлопали один другого по плечам ладонями с изнизанными перстнями пальцами и звали один другого «сынок». На поясах, там где бизнесмены в 2011 году носят свои мобильные телефоны, многие из них носили пистолеты в кобурах ручной работы.

Одни бигборды призвали к импичменту Главы Верховного суда Эрла Уоррена; с бигбордов скалился Никита Хрущев (NYET, COMRADE KHRUSHCHEV. — гласила надпись. — ЭТО МЫ ВАС ПОХОРОНИМ!)[336]; а на одном бигборде, на Западной Комерс-стрит, было написано: АМЕРИКАНСКАЯ КОММУНИСТИЧЕСКАЯ ПАРТИЯ ЗА РАСОВУЮ ИНТЕГРАЦИЮ. ПОДУМАТЬ ТОЛЬКО! Этот бигборд было оплачен кем-то, кто называл себя «Союзом чаевников»[337]. Дважды на бизнесах-офисах, имена владельцев которых могли намекать на их еврейское происхождение, я видел нарисованную свастику.

Мне не нравился Даллас. Нет, сэр, нет, мэм, совсем не нравился. Я невзлюбил его уже с того момента, как зарегистрировался в отеле «Адольфус» и увидел, как в тамошнем ресторане метрдотель, схватив за руку тщедушного официанта, кричал ему что-то прямо в лицо. Но, не смотря ни на что, у меня здесь дело, и я должен здесь оставаться. Так я тогда думал.

10

Двадцать второго сентября я нашел место, которое, в конце концов, показалось мне пригодным для жизни. На Блэквел-стрит в Северном Далласе отдельно расположенный гараж, переделанный в довольно приятную двухэтажную квартиру. Самая большая замануха — кондиционер воздуха. Самый большой недостаток — владелец земли и здания Рей Мак Джонсон, расист, который поведал мне, что, если я здесь поселюсь, самое мудрое будет держаться подальше от соседней Гринвил-авеню, где полно забегаловок расово смешанного пошиба и черномазых с «ножами-выкидухами», как он их назвал.

— Я не имею ничего против ниггеров, — поведал он мне. — Нет-сэр. Это Бог проклял их на это положение, а не я. Вы же знали это или нет?

— Думаю, этот раздел в Библии я пропустил.

Он подозрительно покосился.

— Вы кто, методист?

— Да, сэр, — согласился я. Это казалось более безопасными, чем сказать, что в конфессиональном смысле я никто.

— Вам надо пройти баптистское воцерковление, сынок. У нас радушно принимают обращенных в новую веру. Снимайте квартиру, и тогда, вероятно, как-нибудь в воскресенье сможете пойти вместе со мной и моей женой.

— Возможно, и так, — согласился я, напоминая себе не забыть впасть в кому в то воскресенье. Возможно, в смертельную.

Тем временем, мистер Джонсон вернулся к своему оригинальному сценарию.