11.22.63

— Это обсесивно-компульсивное расстройство, или коротко ОКР. Невроз навязчивых состояний. Говард… — я замолчал. «Говард Хьюз [450]серьезно страдал от него», — чуть не произнес я, хотя, возможно, сейчас это еще не было актуальным. А даже если уже было, публика об этом могла еще не знать. — Один мой старый приятель имел такое расстройство. Говард Темплтон. Давно. Он причинял тебе боль, Сэйди?

— Да вообще-то нет, не бил, не толкал. Один раз, было, хлопнул по лицу, вот и все. Но человек может сделать человеку больно и другим способом, разве нет?

— Да.

— Мне некому было об этом рассказать. Понятно, что не матери. Знаешь, что она мне сказала в день моей свадьбы? Что если я произнесу полмолитвы перед тем и полмолитвы во время того, все будет хорошо. «Во время того» это определение самое ближайшее к «совокуплению», на которое она только была способна. Я попробовала поговорить об этом с моей подружкой Рути, но только раз. Это было после занятий, она помогала мне убираться в библиотеке. «Все, что происходит за дверью спальни, не мое дело», — сказала мне она. Я и перестала, так как на самом деле я не хотела обо всем этом рассказывать. Мне было так стыдно.

И тогда все ринулось потоком. Кое-что из произнесенного ею утонуло в ее слезах, но я схватил суть. В некоторые ночи — вероятно, раз в неделю, возможно, два — он говорил, что нуждается в «облегчении». Они лежали в постели рядышком, она в ночной рубашке (он настоял, чтобы ее рубашки были только непрозрачными), он — в «боксерских» трусах. Более голого, чем в длинных трусах, она его никогда не видела. Он спускал простыню себе по пояс, и она видела, как она наполняется его эрекцией.

— Однажды он и сам взглянул на ту палатку. Только раз это было, и я запомнила. И знаешь, что он сказал?

— Нет.

— «Какие мы отвратительные». А потом говорит: «Заканчивай с этим быстрее, чтобы я мог, в конце концов, заснуть».

Она просовывала руку под простыню и мастурбировала своему мужу. Это никогда не продолжалось долго, иногда всего лишь пару секунд. Изредка, пока она выполняла эту функцию, он дотрагивался до ее груди, но преимущественно держал руки сложенными высоко у себя на груди. По окончанию он шел в ванну, мылся и возвращался назад уже в пижаме. У него было их семь пар, все голубого цвета.

Тогда наступала ее очередь идти в ванну и мыть руки. Он настаивал, чтобы она делала это, по крайней мере, три минуты, и под такой горячей водой, чтобы у нее покраснела кожа. Возвратившись в спальню, она поднимала свои ладони к его лицу. Если запах «Лайфбуя»[451] был недостаточно сильным, чтобы его удовлетворить, она должна была повторить мытье вновь.

— И когда я возвращалась, там уже лежала швабра.

Если это было летом, он ее ложил поверх простыней, а зимой — на одеяла. Рукоятка пролегала ровно посреди кровати. Разделяя пространство на его и ее половины.

— Если я спала беспокойно и, случалось, сдвигала швабру, он просыпался. Как бы крепко не спал. Отталкивал меня на мою половину. Грубо. Называл это «нарушением границы швабры».

Ту пощечину он дал ей, когда она однажды спросила, как же они смогут завести детей, если он никогда в нее не входит.

— Он разъярился. Вот потому и ударил меня. Потом извинялся, но в тот момент говорил такое: «Ты думаешь, я войду в ту твою переполненную микробами дыру, чтобы привести детей в этот грязный мир? Он все равно вот-вот взорвется, каждый, кто читает газеты, понимает, что это неизбежно, а радиация нас добьет. Мы будем умирать с язвами по всему телу, выкашливая собственные легкие. Это может случиться в любой день».

— Господи Иисусе. Не удивительно, что ты его бросила, Сэйди.

— Но только после четырех потерянных лет. Такое продолжительное время мне понадобился, что бы убедить себя, что я заслуживаю чего-то большего в жизни, чем сложенные по цветам носки в ящичке моего мужа; предоставление ему услуг по онанизму дважды в неделю и сна с той проклятой шваброй. Это самая унизительная деталь, та, что мне казалось, я о ней никому в мире никогда не расскажу…так как это смешно.

Мне эта деталь не казалась смешной. Я считал, что она принадлежит к той сумеречной зоне, которая пролегает между просто неврозом и откровенным психозом. А еще мне подумалось, что сейчас я слушаю крутую Историю из Пятидесятых. Очень легко было вообразить себе Рока Хадсона и Дорис Дей, как они спят со шваброй между ними. Если бы Рок не был геем, то есть.

— И он тебя не разыскивал?