11/22/63

Я вышел на сцену под аплодисменты. Пожал руку Майку, клюнул Бобби Джил в щечку. Они удалились за кулисы. Я поднял руки, призывая к тишине, начал тщательно отрепетированную речь, в которой собирался сказать, что Сейди не смогла прийти сегодня сюда, и поблагодарить их от ее имени. Каждый публичный оратор, умеющий завладеть вниманием публики, знает: произнося речь, надо сконцентрироваться на ком-то конкретном, вот и я сконцентрировался на паре в третьем ряду, которая выглядела вылитыми Мамашей и Папашей с «Американской готики»[151]. На Фреде Миллере и Джессике Колтроп, членах школьного совета, не позволивших нам воспользоваться спортивным залом на том основании, что Сейди, на которую напал бывший муж, во всем виновата сама, а потому ее, насколько возможно, следует игнорировать.

Я успел произнести четыре предложения, после чего меня прервали возгласы изумления. Потом последовали аплодисменты, поначалу жидкие, но быстро переросшие в овацию. Зрители вновь вскочили. Я понятия не имел, чему они аплодируют, пока не почувствовал легкое, нерешительное прикосновение к своей руке чуть выше локтя. Повернулся, чтобы увидеть Сейди, в красном платье, рядом со мной. Она забрала волосы назад и закрепила сверкающей заколкой, полностью открыв лицо — обе его половины. К своему изумлению, я обнаружил, что обезображенная щека выглядит не так ужасно, как мне казалось. Возможно, в этом есть какая-то универсальная истина, но меня слишком потрясло появление Сейди, чтобы я мог ее осознать. Конечно, глубокий бугристый шрам и начинающие блекнуть следы от многочисленных швов — зрелище не из приятных. Как и обвисшая плоть под левым глазом, и сам глаз, неестественно широко раскрытый, не моргающий в унисон с правым.

Но она улыбалась очаровательной однобокой улыбкой, и я видел перед собой Елену Прекрасную. Я обнял ее, и она обняла меня, смеясь и плача. Под платьем все ее тело вибрировало, как туго натянутая струна. Когда мы вновь повернулись к зрительному залу, все стояли и громко хлопали, за исключением Миллера и Колтроп. Те огляделись, увидели, что только они не оторвали задниц от стульев, и с неохотой последовали примеру остальных.

— Спасибо вам, — обратилась к зрителям Сейди, когда аплодисменты смолкли. — Благодарю вас от всего сердца. И хочу особо поблагодарить Эллен Докерти, которая сказала мне, что если я не приду сюда и не взгляну вам в глаза, буду до конца жизни сожалеть об этом. А больше всего я хочу поблагодарить…

Мгновенное колебание. Я уверен, зрители этого не заметили, то есть только я понял, как близко подошла Сейди к тому, чтобы назвать мое настоящее имя в присутствии пятисот человек.

— …Джорджа Амберсона. Я люблю тебя, Джордж.

Конечно же, от аплодисментов едва не рухнула крыша. В смутные времена, когда даже мудрецы не могут сказать ничего определенного, публичное признание в любви всегда вызывает такую реакцию.

7

В половине одиннадцатого Элли увезла Сейди домой — совсем выдохшуюся. В полночь мы с Майком потушили в «Грандже» все огни и вышли на улицу.

— Пойдете на вечеринку, мистер А? Эл сказал, что закусочная будет открыта до двух часов ночи, и он привез два бочонка пива. Лицензии у него нет, но я не думаю, что кто-то арестует его.

— Только не я. Едва держусь на ногах. Увидимся вечером, Майк.

Я поехал к Деку, прежде чем вернуться домой. Он сидел на крыльце в пижаме, курил последнюю на этот день трубку.

— Удивительный вечер, — заметил он.

— Да.

— Эта молодая дама показала характер. Силы воли ей не занимать.

— Это точно.

— Вы постараетесь, чтобы теперь у нее все было хорошо?

— Обязательно.

Он кивнул.

— Она этого заслуживает, после того, что случилось. И пока вы все делали правильно. — Он посмотрел на мой «шеви». — Сегодня вы, наверное, можете поехать к ней на автомобиле и припарковаться перед ее домом. Думаю, после этого вечера никто в городе и бровью не поведет.

Возможно, он был прав, но я решил, что береженого Бог бережет, и пошел к Сейди пешком, как и прежде. Мне требовалось время, чтобы привести в норму собственные эмоции. Я все еще видел ее на сцене, залитую светом прожекторов. Красное платье. Изящный изгиб шеи. Гладкая щека… и обезображенная шрамом.

Добравшись до аллеи Ульев и войдя в дом, я увидел, что мой диван по-прежнему сложен. В недоумении смотрел на него, пытаясь понять, что все это значит. Потом Сейди позвала меня — настоящим именем — из спальни. Очень тихо.

Лампа горела, отбрасывая мягкий свет на одну половину ее лица. Ее глаза, блестящие и серьезные, не отрывались от меня.

— Я думаю, твое место здесь. Я хочу, чтобы ты спал здесь. Согласен?

Я скинул с себя одежду и улегся рядом. Ее рука скользнула под простыню, нашла меня, начала ласкать.

— Ты голоден? У меня есть торт, если ты хочешь.

— Ох, Сейди, умираю от голода.

— Тогда выключи свет.

8

Та ночь в постели Сейди стала лучшей в моей жизни — и не потому, что забила последний гвоздь в гроб Джона Клейтона. Она вновь открыла дверь в наше общее будущее.