11/22/63

— Вы сами больны, дружище.

Возражений не было.

10

Я ехал из города по дороге №7, притормаживая на каждом перекрестке, чтобы посмотреть в обе стороны, несмотря на то, имел ли я преимущество или нет. Метод оказался очень полезным, так как на перекрестке 7-й дороги и Старого Деррийского пути с верхом нагруженный щебнем самосвал протарахтел прямо на красный свет. Если бы я, не смотря на зеленый сигнал светофора, не приостановился, мой «Форд» разнесло бы в хлам. А я внутри него превратился бы в бифштекс. Я налег на клаксон, не смотря на боль в моей голове, но водитель самосвала не обратил на это внимания. Он сидел, словно тот зомби, за рулем.

«Я абсолютно не способен этого сделать», — подумалось мне. Но если я не смогу остановить Фрэнка Даннинга, как я могу лелеять хотя бы какую-то надежду остановить Освальда? Какой смысл, наконец, мне тогда ехать в Техас?

Впрочем, совсем не это побуждало меня двигаться дальше. Мысль о Тугге делала это. Не говоря уже о трех других детях. Я уже было спас их один раз. Если не спасу их вновь, разве смогу побороть мысль, что я принял участие в их истязании, попросту включив новую переустановку?

Приблизившись к Деррийскому драйв-ину, я завернул на гравийную аллею, которая вела к обветшалой будочке кассы. По обе стороны аллеи выстроились декоративные сосенки. Я остановился под их прикрытием, выключил двигатель и хотел вылезти из машины. Не смог. Дверца не открывалась. Несколько раз я толкал ее плечом, а она ни в какую, и только потом я заметил, что опущена задвижка, хотя это происходило задолго до эры автомобилей с автоматическим закрыванием двери, а сам я ее точно не замыкал. Я потянул задвижку. Она не подалась. Я ее раскачал. Она не желала идти вверх. Я покрутил рычаг открывания окна, высунулся и как-то вонзил ключ в щель замка, расположенную под хромированной пуговицей для большого пальца на дверной ручке. На этот раз задвижка подскочила. Я вылез, а потом протянул руку за сувенирной подушкой.

«Сопротивление пропорциональн

о тем изменениям, которые за каждым конкретным действием должны произойти в

будущем», — пророчествовал я Элу с самой лучшей из всех, которые только имел, педагогически-менторской интонацией, но так оно и есть. Но я тогда и представления не имел, чего это стоит. Однако теперь уже имел.

Я медленно отправился по дороге №7, ворот поднят против дождя, шляпа натянута низко, на самые уши. Когда проезжали машины — это случалось нечасто, — я исчезал за деревьями, которые росли вдоль моего края дороги. Припоминается, словно я пару раз брался руками за виски, чтобы удостовериться, что голова у меня не распухает. Ощущение в ней было как раз такое.

В конце концов, деревья остались позади. Однако появилась каменная стена. За этой изгородью лежали аккуратно ухоженные, волнистые холмы, испещренные обелисками и монументами. Я пришел на кладбище Лонгвью. Я взошел на холм, и вот она там, палатка с цветами по ту сторону дороги. Закрытая окошками, темная. По уик-эндам, обычно, многие люди приезжают посетить своих умерших, но в такую погоду, как сейчас, не может быть хорошего бизнеса, и, я предположил, что пожилая леди, которая содержит палатку, позволила себе немного дольше поспать. Хотя позже она откроется, я уже это видел собственными глазами.

Я забрался на стену, ожидая, что она подо мной завалится, но та устояла. И как только я оказался собственно на Лонгвью, случилось чудо: начала стихать боль в голове. Я сел на чей-то могильный камень под склоненным вязом, закрыл глаза и прислушался к уровню боли. То, что визжало на отметке 10 — возможно, даже подкручивалось до 11, как на усилителях в «Spinal Tap», — снизилось до отметки 8[280].

— Кажется, я прорвался, Эл, — произнес я. — Думаю, я попал на ту сторону.

Тем не менее, двигался я осторожно, готовый к новым трюкам — падающим деревьям, злым грабителям могил, возможно, даже к горящему метеориту. Ничего такого не произошло. Когда я добрался до двойной могилы с надписями АЛТЕА ПИРС ДАННИНГ и ДЖЕЙМС АЛЛЕН ДАННИНГ, уровень боли в моей голове опустился до черточки 5.

Я огляделся на месте и увидел усыпальню с вычеканенным на розовом граните знакомым именем: ТРЕКЕР. Я подошел и взялся за калитку. В 2011-м она оказалась бы запертой, но сейчас был 1958 год, и калитка легко открылась... хотя и с пронзительным плачем ржавых навесов, словно в каком-то фильме ужасов.

Я вошел за изгородь, прорываясь ступнями через заносы старой хрупкой листвы. Перед фасадом усыпальни стояла каменная скамейка для благочестивых дум; а по сторонам находились камеры хранения останков Трекеров аж от 1831 года. Согласно медной табличке на самой старой могиле, там лежали кости месье Жан-Поля Треше.

Я закрыл глаза.

Лег на медитационную лавку и задремал.

Заснул.