12 лет рабства. Реальная история предательства, похищения и силы духа

– Негоже так обращаться с ними, да еще когда их только-только привезли в эти края. Пойдут скверные слухи, и все они разбегутся в разные стороны. В болотах будет полно беглых рабов. Доброе отношение гораздо легче поможет обуздать их и сделать послушными, нежели применение оружия. Ни один плантатор на байю не должен одобрительно смотреть на такую бесчеловечность. Поступать так не в наших интересах. Совершенно очевидно, мистер Тайбитс, что вы с Платтом не уживетесь. Он вам не нравится, и вы не задумываясь его убьете, а он, зная это, снова сбежит от вас из страха за свою жизнь. Так вот, Тайбитс, вы должны продать его или, по крайней мере, сдать внаем. Если вы так не сделаете, я приму меры, чтобы он перестал быть вашей собственностью.

В таком духе Форд увещевал его весь оставшийся путь. Я не раскрывал рта. Когда мы добрались до плантации, они вошли в большой дом, а я ретировался в хижину Элизы. Рабы были поражены, увидев меня там, когда вернулись с поля, поскольку полагали, что я утонул. В тот вечер они снова собрались вокруг хижины, чтобы послушать историю моих приключений. Они были совершенно уверены, что меня высекут и что наказание будет суровым, ибо было хорошо известно, что за побег полагается пять сотен плетей.

– Бедняга, – промолвила Элиза, беря меня за руку, – уж лучше бы ты утонул. У тебя жестокий хозяин, и он, боюсь, все равно тебя убьет.

Лоусон предположил, что, возможно, исполнять наказание назначат надсмотрщика Чапина и оно будет не таким суровым. А Мэри, Рейчел, Бристоль и другие надеялись, что это будет хозяин Форд, тогда вообще обойдется без порки. Все они жалели меня, и пытались утешить, и глубоко печалились в ожидании наказания, которое предстояло мне. Один только Кентукки Джон хохотал от души. Его громкий гогот наполнял хижину, а сам он держался за бока, чтобы не лопнуть от смеха. И причиной его шумного веселья был рассказ о том, как я обвел вокруг пальца гончих. Ему каким-то образом удавалось видеть все это в комическом свете.

– Моя знать, что они его не поймать, когда он бежать через плантацию. О, Богом клянусь, этот Платт взять ноги в руки, так? Когда эти псы понять, где он есть, его уже там нет – гав, гав, гав! О, Господь всемогущий! – и Кентукки Джон снова разражался громогласным хохотом.

Ранним утром Тайбитс уехал с плантации. Незадолго до полудня, когда я проходил мимо хлопкоочистительного амбара, ко мне подошел высокий, красивый мужчина и спросил, не я ли «бой» Тайбитса, – это юношеское прозвание применялось без разбору ко всем рабам, даже если им перевалило за сорок лет. Я снял шляпу и ответил, что так и есть.

– Хотел бы ты поработать на меня? – осведомился он.

– О, конечно, хотел бы, очень хотел бы, – проговорил я, вдохновленный внезапной надеждой избавиться от Тайбитса.

– Ты работал под началом Майерса у Питера Таннера, не так ли?

Я ответил, что так и есть, присовокупив к ответу несколько лестных замечаний, которые Майерс некогда отпускал в мой адрес.

– Ну, что ж, бой, – проговорил он, – я нанял тебя у твоего хозяина, чтобы ты поработал на меня в поместье «Большая Тростниковая Чаща», в 38 милях[50] отсюда вниз по Ред-Ривер.

Этим человеком оказался мистер Элдрет, который жил на том же берегу байю, что и Форд, только ниже по течению. Я должен был ехать вместе с ним на его плантацию. И с утра мы вместе с его рабом Сэмом и телегой, груженной провизией и запряженной четырьмя мулами, отправились туда, а Элдрет и Майерс поехали вперед верхами. Этот Сэм был уроженцем Чарльстона, где у него остались мать, брат и сестры. Он «признавал» (это слово популярно среди местных чернокожих и белых), что Тайбитс злой человек, и надеялся, как искренне уповал и я, что его хозяин Элдрет меня выкупит. Мы спустились вниз по южному берегу реки, переправившись через нее напротив плантации Кэри; оттуда держали путь к Хафф-Пауэр, миновав который вышли на дорогу Байю-Руж, идущую вдоль Ред-Ривер. Мы пересекли болото Байю-Руж и, свернув с большой дороги, прямо перед закатом вступили в «Большую Тростниковую Чащу». Мы шли нехоженой тропой, ширины которой едва хватало, чтобы пропустить телегу. Здешний тростник, высокий, как тот, что используют для удилищ, рос здесь со всей возможной густотой. В его зарослях на расстоянии в один род[51] уже нельзя было увидеть человека. Тропы, проложенные дикими животными, разбегались сквозь эту чащу в разных направлениях – здесь в изобилии водятся медведи и американские тигры[52], а везде, где есть водоемы со стоячей водой, полно аллигаторов.