12 правил жизни. Противоядие от хаоса

Все это примеры того, что соотечественник Зигмунда Фрейда, менее известный австрийский психолог Альфред Адлер называл «жизненной ложью»¹⁴⁹

. Тот, кто живет жизненной ложью, пытается манипулировать реальностью с помощью восприятия, мысли и действия так, чтобы существовал только узкий, желаемый, предопределенный результат. Жизнь, проживаемая таким образом, основана, сознательно или бессознательно, на двух допущениях. Первое – что ваших нынешних знаний достаточно, чтобы определить, что будет хорошо в далеком будущем. Второе – что реальность была бы невыносима, останься она на самоуправлении. Первое допущение с философской точки зрения неоправданно. То, к чему вы сейчас стремитесь, может быть недостойной целью, равно как то, что вы сейчас делаете, может быть ошибкой. Второе еще хуже. Это верно, только если реальность по сути своей невыносима и вместе с тем ею можно успешно манипулировать и искажать ее.

Такие разговоры и такое мышление требуют высокомерия и уверенности, которые гений английского поэта Мильтона ассоциировал с Сатаной, самым возвышенным из Божьих ангелов, что самым драматичным образом ошибся. Способность к рациональности опасно склоняется к гордыне: все, что я знаю, и есть все, что надо знать.

Гордыня любит собственные творения и пытается возвести их в абсолют. Я видел, как люди выбирали для себя утопию и завязывали свою жизнь в узел, пытаясь сделать эту утопию реальностью. Левоориентированный студент принимает модную антиавторитетную позицию и следующие двадцать лет жизни проводит в возмущении, пытаясь разгромить ветряные мельницы собственного воображения. Восемнадцатилетняя девушка вдруг решает, что хочет уйти на пенсию в 52 года. Она три десятилетия трудится ради того, чтобы это произошло, не учитывая, что приняла это решение, когда едва вышла из детского возраста. Что она знала о себе, 52-летней, когда была подростком? Даже сейчас, много лет спустя, у нее лишь расплывчатое, невнятное представление о своем пострабочем Эдеме. Она отказывается это замечать. Что значила ее жизнь, если первоначальная цель была ошибочной? Она боится открыть ящик Пандоры, внутри которого спрятаны все мирские проблемы. Но ведь и надежда там тоже есть. Однако она выворачивает свою жизнь так, чтобы та соответствовала фантазиям беспечного подростка.

Наивно сформулированная цель со временем мутирует в зловещую форму жизненной лжи. Один мой клиент сорока с лишним лет рассказал мне о своем видении, сформулированном его более молодым «я»: «Вижу себя пенсионером на тропическом пляже, попивающим “маргариту” в солнечных лучах». Это не план. Это рекламный плакат турфирмы. Восемь «Маргарит» спустя вам останется только ждать похмелья. Через три недели, залитые «Маргаритами», если у вас есть хоть какой-то разум, вы будете чувствовать смертельную скуку и отвращение к себе. Через год или того меньше вы станете жалким. Это просто неприемлемый подход к более поздним годам жизни.

Такой вид чрезмерного упрощения и фальсификации особенно характерен для идеологов. Они принимают одну-единственную аксиому: правительство плохое, иммиграция – это плохо, капитализм – это плохо, патриархат – это плохо. Они фильтруют и сортируют свой опыт, чтобы еще более твердо настаивать на том, что все можно объяснить этой аксиомой. За этой дурной теорией стоит нарциссическая вера в то, что мир можно исправить, но только если они сами будут его контролировать.

Есть и еще одна фундаментальная проблема с жизненной ложью, особенно если эта ложь основана на избегании. Когда вы делаете то, что, как вам известно, неправильно, вы совершаете греховный поступок. А когда вы позволяете случиться чему-то плохому, зная, что могли это остановить, – вы совершаете грех бездействия. Первый грех традиционно считается более тяжелым, чем второй – избегание. Но я не уверен, что это действительно так.

Представьте себе женщину, которая настаивает, что все в ее жизни правильно. Она избегает конфликта, улыбается и делает все, о чем ее просят. Она находит свою нишу и прячется в ней. Она не ставит под сомнение авторитеты и не выдвигает свои идеи, не жалуется, когда с ней плохо обращаются. Она стремится быть невидимой, как рыба в центре кишащей стаи. Но ее сердце гложет секрет. Она все равно страдает, потому что жизнь – страдание. Она одинока, она ото всех отрезана, она нереализованна. Но послушание и самоуничтожение лишают ее жизнь всякого смысла. Она стала не кем иным, как рабом, инструментом для чужих нужд. Она не получает того, чего хочет или в чем нуждается, потому что для этого потребовалось бы выразить свое мнение. И вот уже в ее существовании нет ничего ценного, что можно противопоставить жизненным невзгодам. И от этого ей тошно.