12 шедевров эротики

Когда Дю Руа направлялся в кабинет редактора, тот, кто его звал, останавливал его, говоря:

– Ах, извини, пожалуйста, я хотел обратиться к тебе. Какая глупость, – я тебя постоянно путаю с этим несчастным Шарлем. Это оттого, что твои статьи чертовски похожи на его. Все это находят.

Дю Руа ничего не отвечал, но приходил в ярость, и глухой гнев против покойника зарождался в нем.

Сам Вальтер однажды заявил, когда разговор зашел об удивительном сходстве оборотов речи и мыслей в статьях нового заведующего политическим отделов и его предшественника:

– Да, это Форестье, но Форестье более зрелый, более живой, более мужественный.

В другой раз, случайно открыв шкаф с бильбоке, Дю Руа увидел, что бильбоке Форестье обмотаны крепом, а его, – то, на котором он упражнялся под руководством Сен-Потена, – перевязано розовой ленточкой. Все они стояли в ряд, по величине, на одной полке; большая надпись, вроде тех, какие бывают в музеях, гласила: «Бывшая коллекция Форестье и К^о. Форестье Дю Руа – наследник. Патентовано. Прочный товар, пригодный во всех случаях жизни, даже в путешествии».

Он спокойно закрыл шкаф и сказал намеренно громко, чтобы его услышали:

– Всюду есть дураки и завистники.

Он был уязвлен в своем самолюбии и тщеславии – в этих неотъемлемых свойствах литераторов, делающих их, будь то репортер или гениальный поэт, одинаково подозрительными, настороженными и обидчивыми.

Это имя «Форестье» резало ему слух; он боялся его услышать и чувствовал, что краснеет при одном звуке его.

Для него это имя сделалось язвительной насмешкой, более того – почти оскорблением. Ему слышалось в нем: «Твоя жена делает за тебя работу так же, как делала ее за другого. Без нее из тебя ничего бы не вышло».

Он охотно допускал, что из Форестье ничего не вышло бы без Мадлены; что же касается его, то это другое дело!

Навязчивый образ преследовал его и по возвращении домой. Теперь уже все в доме напоминало ему о покойном – вся мебель, все безделушки, все, к чему бы он ни прикасался. В первое время он совсем об этом не думал, но кличка, данная ему сослуживцами, глубоко ранила его, и рана эта растравлялась теперь множеством мелочей, которых он до сих пор не замечал.

Он не мог больше дотронуться до какого-нибудь предмета, не представив себе сейчас же, что рука Шарля тоже прикасалась к нему. Все вещи, на которые он смотрел, которые он держал в руках, принадлежали раньше Шарлю, он их покупал, любил, обладал ими. И даже мысль о прежних отношениях его друга с женой начала раздражать Жоржа.

Иногда он сам удивлялся этому возмущению своего сердца, которого не понимал, и спрашивал себя: «Что же все это, черт возьми, значит? Ведь не ревную же я Мадлену к ее друзьям? Меня никогда не беспокоит мысль о том, что она делает. Она возвращается и уходит, когда хочет, а вот воспоминание об этой скотине Шарле приводит меня в бешенство!»

Он мысленно прибавил: «В сущности, ведь это был идиот; без сомнения, это-то меня и оскорбляет. Меня возмущает, как могла Мадлена выйти замуж за подобного дурака».

И он беспрестанно повторял себе: «Как могла такая женщина хоть одну минуту выносить подобное животное!»

Злоба его росла с каждым днем от тысячи мелочей, коловших его точно иголками, от беспрестанных напоминаний о другом, пробуждаемых каким-нибудь словом Мадлены, горничной, лакея.

Однажды вечером Дю Руа, любивший сладкое, спросил:

– Почему у нас не бывает сладкого? Ты никогда его не заказываешь.

Молодая женщина весело ответила:

– Это правда, я о нем забываю. Это потому, что Шарль терпеть не мог…

Он прервал ее нетерпеливым движением, вырвавшимся у него против воли:

– Ну, знаешь, этот Шарль мне начинает надоедать. Постоянно Шарль, – Шарль здесь, Шарль там, Шарль любил это, Шарль любил то. Шарль сдох, и пора уже забыть о нем.

Мадлена смотрела на мужа с изумлением, не понимая причины этого внезапного раздражения. Но она была умна и отчасти догадалась, что в нем происходит, догадалась об этой ревности к мертвому, возрастающей от всего, что напоминало его.

Это показалось ей ребячеством, но вместе с тем польстило, и она ничего не ответила.

Он сам сердился на себя за это раздражение, которого не умел скрыть. Вечером, после обеда, когда они писали статью для следующего дня, он запутался ногами в мехе под столом, не сумев перевернуть его, он отшвырнул его ногой и спросил со смехом:

– У Шарля, должно быть, всегда мерзли лапы?

Она ответила, тоже смеясь:

– О! Он всегда жил под страхом простуды. Ведь у него были слабые легкие…

Дю Руа злобно подхватил:

– Да, он это доказал. – Потом прибавил галантно: – К счастью для меня.

И поцеловал руку жены.

Но, ложась спать, все еще преследуемый той же мыслью, он спросил:

– А что, не надевал ли Шарль ночной колпак, чтобы защитить уши от сквозняка?

Она решила ответить на шутку шуткой и сказала:

– Нет, он показывал голову шелковым платком.

Жорж пожал плечами и произнес пренебрежительно, с чувством превосходства:

– Вот болван!