12 шедевров эротики

Алина снова очутилась перед образом Магдалины. Пламенная радость, нежность, которая приближалась к боли, залила ее душу… — «твоя вина перед ним несмываема и огромна», — она повторила слова духовника с закрытыми глазами, утопая и блаженстве… «Она была виновата перед Генрихом, значит, он справедливо… О, счастье, о, радость, о, упоение… Она не больна, не безумна… она только грешница и как грешница несет свою кару…»

С того дня все крепости ее души были сданы.

В этом году весна наступила очень рано. Сад Алины стоял белым: это яблони, вишни, абрикосы, миндаль покрылись нежно-розовыми пахучими цветами. Снопы черемухи украшали каждую комнату. Сирень набухла и могла раскрыться ежедневно. На грядках появились бархатные анютины глазки. Сегодня Алина нашла их. Она задержалась здесь с материнской улыбкой. Потом она пошла дальше и села на каменную скамью. За последнее время она похудела и ее глаза утратили выражение ясности. Тайный огонь — тоски и любви — сжигал ее. Иногда ей начинало казаться, что Шемиот охладевает к ней. Он упорно оставался жить в деревне. Он не хотел больше ни мучить ее, ни обладать ею. При встречах он замыкался в свой учтивый, иронический тон. Впрочем, он все чаще и чаще намекал Алине, что раздельная жизнь утомляет его. Почему она до сих пор не продает дома?…

Сейчас Алина думала:

«Скоро придет Юлий… он добивается меня с упорством безумного… я очень плохо защищаюсь… То, что для другой женщины являлось бы еще ступенькой вниз, для меня — якорь спасения… Я не хочу Юлия как любовника… я жажду его, как грех… Грех, который бросит меня в прах перед Генрихом… Грех, который потребует искупления, длительного и упорного… Грех, который вынудит меня к беспрерывным жертвам и унижениям… Юлий, мой дорогой мальчик, мой нежный ребенок, простите ли вы мне эту игру?… Когда соединяются двое несчастных, они не станут счастливее…»

В ту минуту Юлий спускался по ступеням веранды. Он приближался спокойным, изящным шагом, в чем-то смутно напоминая отца.

— Добрый день, Алина…

— Добрый день, Юлий…

— Вы видите, я аккуратен…

— Да.

— Я пришел за ответом, как мы условились…

— Хорошо… садитесь… вы торопливы… я ни о чем не хочу думать, Юлий…

— Это весна.

Он еще раз поцеловал ее руку, бросил панаму на каменный стол и сел. Алина покусывала длинную шелковистую травинку и щурила глаза. Ласточки ссорились между собою. Ветер чуть-чуть клонил цветущие, словно обсыпанные снегом, деревья. Свежий, тонкий весенний аромат зелени черемухи и самой земли волновал и расслаблял их обоих.

— Как вы грустны, Алина… Любовь стоит вам дорого…

— Возможно…

— Вы знаете… сегодня утром я получил письмо от моей жены.

— Да?

— Христина снова спрашивает о вас, интересуется только вами, жалуется, грозит… О грязная жаба. Жаба… Я не хочу иначе называть ее.

И он разразился грубыми насмешками. Ах, довольно с него кривлянья Христины, ее сцен, ссор, истерики, скупости… Она еще смеет чувствовать к нему отвращение и запирать свою спальню… Она, эта падаль… эта развращенная, разъяренная самка… Да его самого тошнит при одном звуке ее голоса и шагов.

— Не становитесь вульгарным, Юлий… вас предостерегали от брака.

— Я помню, Я никого не виню… но семейная моя жизнь невыносима… Единственное утешение это то, что Христина панически боится моего отца… Он укрощает ее только взглядом, иначе она бы заела меня… Конечно, я не мог себе представить, что возненавижу Христину… оказывается, ненависть приходит так же внезапно, как и любовь…

Алина мысленно вернулась к Шемиоту. Теперь в имении все поет и благоухает.

— А что вам пишет отец, Юлий?

— Он ничего не пишет…

— Он давно был в городе?

— Недавно. Разве вы не виделись, Алина?

— Нет.

Солнечное пятно коснулось лиловой шелковой туфельки Алины и горело на золоте вышивки. Потом оно метнулось по ее белому муслиновому платью, задержалось на лиловой повязке, усыпанной золотыми мушками, у нее под грудью. И еще через минуту оно ласкало ее пепельные волосы и утомляло синие глаза.

Юлий сказал, овладевая рукою Алины:

— Недавно, гуляя по имению, я забрел на дачку… милую дачку среди ивняка… Ага, вы покраснели… тем лучше… во мне проснулись все дьяволы… Я вспоминал…

Алина смутилась, прошептав:

— Теперь это редко…

— Почему?

— О… У меня нет вины перед ним… Это парализует и его и мою волю…

— Значит, другие ласки?

— Нет… нет…

Ее возглас, полный тоски, принес ему некоторое удовлетворение.

— Вы тоже несчастны, Алина…

— Я нам не сказала.

— Не лгите, дорогая, ложь — это привилегия моей жены.

Он крепко перецеловал ее пальчики.

— Какой же ваш ответ, Алина?…

— Я еще не знаю…

— Это звучит согласием…

Очень бледная, она попробовала улыбнуться.

— А ваш отец?… А ваша жена, Юлий?…

— Не все ли равно… Я люблю вас… Отец?

— Но отец будет обладать вами всегда! До смерти… я не отнимаю вас у него… на моем месте он поступил бы так же.

Она задумалась, глубоко усталая.