12 смертей Грециона Психовского

– С твоего позволения, – приподнялся Грецион и, подойдя к художнику, посмотрел на набросок, увидев там ровно то, что ожидал. Конечно, Федор Семеныч переиначил все на свой любимый лад – фэнтезийно-средневковый, а потому на листе в рогатом шлеме восседал уже самый настоящий барон, Эрик Рыжий нового кроя, пускай и нарисованный.

– Могу построить ему замок из салфеток, – предложил Грецион, садясь на место.

– Будет очень мило с твоей стороны, – художник наконец-то отложил блокнот и принялся за тортик, тоже посыпав сверху сахаром. – Как вернемся, заставлю студентов рисовать вариации на темы немецких баронов, пусть помучаются. А вообще, такие колоритные товарищи просто так в кафешках не встречаются, помяни мое слово.

– Обязательно помяну, – хмыкнул Грецион. – Обязательно. А со студентами ты слишком жесток.

–Кто бы говорил, знаю я твои чудачества… Ну-ка покажите мне на карту Атлантиду, или что-то в этом духе!

– Почему ты так любишь спорить и колоть на пустом месте?

– Дурная наследственность! Дядьки, тетьки, и все вот это вот.

– Представить не могу, что было бы, если бы у меня был такой же скверный характер.

Аполлонский махнул рукой и глянул на часы.

– Ну сколько ж можно задерживать этот рейс…

– Терпение, мой дорогой Феб, терпение.

– Иногда я хочу, чтобы ты был нытиком, – надулся художник.

– Где-нибудь, но не здесь.

Профессор чувствовал, что обязательно должен покинуть аэропорт и улететь на острова-Комодо – этот интуитивный локомотив, необъяснимый, но слишком броский, чтобы его игнорировать, тянул профессора вперед. К тому же, Грецион доверял своей интуиции больше, чем логике.

Когда на регистрации они спросили, почему рейс задержали, к тому моменту, уже на два часа – никто не смог ответить ничего внятного, получались только нечеткие «приносим извинения», «так вышло», «какие-то проблемы». А ведь погода была летной, самолет, со слов персонала, исправным, а бастующий пилотов и стюарде рядом не наблюдалось.

Тогда на регистрации Грецион сказал:

– Видимо, так нужно было.

И оказался абсолютно прав – некоторые решения происходят лишь потому, что нечто странное и неправильное случается в слега ином пласте бытия.

Слова Федора Семеныча профессор, кстати, все же помянул, как только они с рыжим псевдо-бароном оказались в очереди на один рейс. Собственно, на этом поминания и закончились – в самолете господин оказался в другом конце салона и мирно проспал там всю дорогу. Храп слышал весь салон, но поделать никто ничего не мог, боясь получить топором викингов прямиком по макушке.

***

Гигантские листья папоротников наслаивались друг на друга, соприкасались с выпирающими высоко над землей корнями исполинов-деревьев и собирались в один зеленый калейдоскоп, в непроходимые джунгли, где терялся даже свет – оттого и казалось, что освещение здесь весьма странное. Свет не заливал эту зелень, как обычно бывает – скорее он был разбросан вокруг мелкой крошкой, соединявшейся в одну матовую иллюминацию.

Но так это выглядело для его преследователей, для людей. А для бегущего со всех четырех лап существа картинка преломлялась фантастическим образом – человеческий мозг воспринял бы такое как абракадабру.

Существо бежало так быстро, как могло, уносясь от преследователей. Им двигал… нет, не страх, страх – это слишком человеческое чувство. Это было что-то намного глубже и первобытней, что-то, чего внутри человека не отыскать, ощущение, не поддающееся объяснению. Но если уж и переводить на людской лад, то нечто сродни тому, что чувствует еретик на уже вовсю пылающем костре, или терзаемая пираньями жертва – смесь безысходности, глубинного страха и некоего безразличия, ведь итог и так ясен.

Но зверь все еще бежал, пытаясь найти хоть какую-то лазейку в этих давящих джунглях.

И ему все-таки удалось.