Когда мы говорим, что некто, используя какое-то слово, что-то имеет в виду, нас всегда охватывает искушение увидеть в этом подтверждение чего-то, относящегося к скрытой ментальной жизни говорящего. И когда кто-то говорит слово «желтые», описывая ноготки, то можно предположить, что он говорит это по каким-то внутренним причинам, — выражая свой зрительный опыт, который требует назвать впечатление от этого опыта словом «желтые». Точно так же слово «боль» именует опыт иного рода, и то, что я имею в виду под «болью», дается мне в связи с тем опытом, который я когда-то в юные годы связывал, например, с моей первой зубной болью. Если слова приобретают значение и смысл таким образом, Витгенштейн называет это «частным языком». Витгенштейн рассматривает возможность частного языка как имплицитную, но определяющую часть концепции разума, над которой мы трудимся с семнадцатого века, со времен Рене Декарта. «Аргумент частного языка» Витгенштейна был предназначен для подрыва этой концепции разума, для чего следовало показать, что частный язык невозможен. Согласно Крипке, парадокс следования правилу является главной составляющей аргумента частного языка Витгенштейна. Давайте, например, я попытаюсь определить символ «s», соотнеся его с некоторым внутренним переживанием или ощущением. По сути, я задаю себе правило — правило, согласно которому некое последовательное переживание должно быть названо «s» тогда и только тогда, когда оно похоже на исходный определяющий опыт этого переживания.
Поскольку парадокс и его скептическое решение представлены Крипке как «аргумент Витгенштейна в том виде, в каком он поразил Крипке и в каком стал для него проблемой», постольку трудно точно сказать, какие именно из философских взглядов, приведенных в книге, принадлежат самому Крипке. Скорее всего он действительно считает, что парадокс этот представляет собой крайне интересную философскую проблему. Можно также сделать вывод, что Крипке не считает, что у этого парадокса есть убедительное непротиворечивое решение, — если бы оно было, Крипке не преминул бы об этом упомянуть. И в первую очередь он тогда не нашел бы данный парадокс таким интересным. Можно предположить, что Крипке все же думает, что скептическое решение достойно рассмотрения, даже если мы не можем с уверенностью приписать этот взгляд ему самому. С другой стороны, ясно, что многое из того, о чем сейчас говорилось, уводит нас в направлении весьма отличном от сути работ Крипке по модальности и философии языка. Эта последняя в трактовке Крипке весьма далека от поздних взглядов Витгенштейна. Но это, однако, точка встречи. Мы видели, что отношение Крипке к соотнесенности, к референции является «внешним» отношением: соотнесенность имени, которым я пользуюсь, не определяется только относящимися ко мне фактами, скорее, она определяется рядом внешних факторов — первоначальным присвоением имени и многоступенчатой связью между наименованием и моим текущим использованием имени, — такими фактами, о которых я вообще могу ничего не знать. Парадокс следования правилу подкрепляет подобный вывод относительно значения и смысла вообще. Относящиеся ко мне факты не фиксируют жестко и однозначно значение моих слов и символов, включая «+». Но здесь сходство заканчивается. Более значимо, что каузальная теория имен имплицитно подкрепляет условно-истинное содержание смысла. Значение слов «Марк Твен» — это человек Марк Твен, потому что именно этот человек создает условия истинности для предложений, в которых содержатся слова «Марк Твен». Например, значение предложения «Марк Твен был лоцманом на Миссисипи» задается условиями, при которых это предложение становится истинным, — а именно тем обстоятельством, что
Заключение