13 монстров

Ночная просинь заливала мир. Жестяной гладью блестело озеро. Мокрые от росы травы и листья осин бликовали, перемигивались с полным диском на звездном небе.

Ешка оглядела руки – темная, иссиня-багровая, облупившаяся на суставах кожа становилась белой, светящейся, затягивала высунувшиеся кое-где косточки; загнутые вовнутрь черные ногти укорачивались, выравнивались.

А через миг возле ямы стояла прежняя Ешка, полуночница, и ловила звуки, которые подняли ее из проклятой могилы.

Ешка беззвучно рассмеялась. В темноте свернули белейшие зубы. Нашел кто-то потерянный ею бубен! Вызвал к жизни. Повернул время вспять.

Полуночница вдохнула призрачное свечение ночного мира и озерную влагу, которой было пропитано все вокруг.

Чуть поодаль, за кустарником, у темной стены леса, послышались голоса.

– Да отступись ты, Велимир, пойдем в село. Ничего с дедом не станется. Поплутает в лесу и вернется. Не впервой, поди… – сказал невысокий крепыш, хорошо видный Ешке.

Ей даже пришлось сощуриться – не ровен час, в темноте сверкнут глаза. Не ко времени это – показываться людям.

– То-то и оно, что такое впервой. Молчал столько лет на печи. А тут посредь ночи как закричит – поднимайтесь, люди! Беда! Всех переполошил. Тятя ругается, мать и жена мальцов успокоить не могут. И никто не заметил, как дед из избы утек. Почуял, видать, что-то, – возразил высоченный мужик. – Да еще старшие ребята ушли с вечера. Колобродят где-то, и послать за дедом некого.

– Да у него что чуйка, что голова – набекрень от старости. Проспится под кустом и вернется, – попытался возразить крепыш.

– Дедко! Ушкан! – заорал Велимир.

Остановился и прислушался – не раздастся ли какой звук в ответ. Тишина. Но по плечам здоровяка прошла дрожь. Ага, почуял Ешкин взгляд. Хорошо! Видать, ее сила не пропала, не утекла в землю.

Ночные прохожие вошли в лес.

А звуки бубна, которые, видать, были слышны только полуночнице да сбежавшему Ушкану, оборвались.

Ешка замерла. Многое, очень многое, напомнило ей имя прыткого деда. И поняла она многое… К примеру, сколько зим и лет промчалось, пока она кормила собой подземный народец. Другой бы на ее месте давно землею стал. Но только не она.

Ну что ж, пора начать новую жизнь со старой встречи.

И полуночница легкими, летучими, шагами двинулась в лес. Но не по тропе, которой прошли люди.

1

Полуночницей Ешка стала не вдруг, и уж совсем не сразу это осознала.

А началось все с ночи, когда она, пятилетняя, еще спала в зыбке, которая стала мала ей. И Ешка подгибала ноги, пинала во сне пятками плетеный борт – раскачивала сама себя.

Случились три неурожайных осени подряд, и от бескормицы новые ребята не народились. Оттого в избе стало пусто и тихо.

В предзимок бабку Шушмару дядья с почестями вывели из избы под руки – помирать в лесу, в урочище Мары. Все равно толку от нее не стало: стара и больна; пестовать в зыбке некого, а мести пол скоро малая Ешка начнет. Мать уже приучала ее к помелу. Да и старшому дяде, кряжистому, уже седоватому мужику, повезло найти безродную девку, которая согласилась пойти за него.

Ешка проснулась средь ночи. На широкой лавке всхрапывал тятя, к его боку прильнула мать. В махонькое оконце над ними светила полная луна. С полатей свесил голову меньшой дядя и во сне шлепал губами. Видать, глядел, как тешится старшой с новоженкой Гулькой, да и заснул так.

Эта Гулька страсть как не нравилась Ешке. Ела много хлеба да еще норовила стянуть репку из ларя в сенях. Обтирала ее передником и жевала за спиной матери, пока та возилась с чугунками у печи. На Гулькиных зубах хрустели песчинки.

Новоженка тайком показывала Ешке кулак – молчи, мол.

Голодная Ешка не ревела и зорко наблюдала за матерью. Как только она вытащит горшок с пареным зерном, вот тогда Ешка зальется слезами, завопит громко: есть хочу!

А Гулька могла схватить плошку – давай помогу, покормлю чадо – и точно так же, тайком, совать одну ложку в Ешкин рот, другую – в свой.

А сейчас она спала, раскинувшись, уронив одну ногу с лавки. Голая. И мохнатая сюка как напоказ.

От двери скользнула тень. Ешка скривила рот, но зареветь побоялась: тятя и дядья проснутся. А тень приблизилась к зыбке и тронула веревки.

Под тихое укачивание начали сами собой закрываться глаза. Когда же в полудреме Ешка вскинула веки, то увидела, что это не тень, а бабка Шушмара. Только лицо темно, как сажа, а на нем – красные глаза.

– Ш-ш-ш-ш-ш… – точно шкворчание сала в чугунке, прозвучал знакомый голос.

– Баба, баба… – отозвалась Ешка.

– Ш-ш-ш-ш-ш… – еще раз прошипела тень и двинулась к лавке, на которой спали старшой с новоженкой.

Ешка уселась в зыбке.

А Шушмара плюнула на живот Гульке и пропала, как и не было ее.

Соскучившаяся по бабке Ешка подняла рев. Проснулись и заругались тятя и дядья. Мать зажгла лучину, осмотрела дитя и стала быстро-быстро качать люльку. Но Ешка все звала бабку.

– Крикливое чадо, – раздался Гулькин голос. – И прожорливое. Ровно обменница [1] какая.

– Своего роди! – огрызнулась мать и взяла Ешку на руки.

– Уж рожу, – пообещала Гулька и завертелась под одеялом из шкур, пристраиваясь к мужу.