1794

— Плачу, потому что плачу… Да, плачу! Я много мужчин вижу, такая уж профессия. Есть хорошие, есть похуже, бывает, и звери попадаются… А так-то — все одинаковые. Получит свое, штаны зашнурует — и поминай как звали. Пошел приятелям хвастаться. Одинаковые-то одинаковые, но и разные. Кто-то хочет, чтоб его соблазняли, чтобы всё вроде как от меня, вроде хочу его — прям умираю, а его ко мне под одеяло затащили чуть ли не насильно. Кто драться начинает, кто разрыдается ни с того ни с сего… мужики и есть мужики. Есть даже и такие, кому и нужно-то всего ничего, лишь бы выслушали. Всю свою жизнь расскажет. А так-то… все одинаковые. Теплую дырку ищут. А ваш брат… Сесил — единственный мужчина, которого я… не скажу — любила, нет… наверное, не любила, но… как родной он мне был. Ему-то совсем другое было надо. Просил каждый раз представление разыгрывать… ложился спать, а я должна был обнять его по-особенному, да еще и колыбельную спеть… Духи приносил особые… дорогие, наверное. Надушит меня — и глаза закроет, будто вспоминает что. А духи-то — его жены. Бывшей. Ушел он от нее, чтобы жизнь ей не заедать, — он же больной был, ох какой больной… Вот… а больше ничего и не требовал. Надушись и песенку спой. Платил, чтобы я притворялась его женой. И знаете… спал до рассвета, как ребенок, и просыпался с улыбкой. В общем, за ним стоял другой мир… мне-то его узнать не суждено. Я полюбила его, как… смешно вам, наверное, но ближе Сесила у меня и не было никого. И он обращался со мной, как с равной… ни грубого слова не скажет, не унизит… духи и колыбельная, — повторила она и горестно всхлипнула. — Может, подниметесь со мной? Вы так похожи… мне даже кажется, что вам тоже надо что-то в этом роде… как вашему брату.

Винге покачал головой.

— Мне нечем с тобой расплатиться.

— И не надо. Понянчусь с вами, и все. Если желаете, конечно.

— В другой раз… может быть.

— Другого раза не получится. Мамочка прислала своего мордоворота — чтобы моей ноги в борделе не было. До рассвета. «До петухов чтоб здесь и духу твоего» — так и передал.

6

От свечи почти ничего не осталось. Безвольно колеблющийся язычок пламени прилип к фитилю, плавающему в прозрачной лужице на оловянном блюдце. Вот-вот погаснет. Расчет почти точен: скоро начнет светать.

— Эмиль?

Положила руку ему на грудь, вторую — под голову. Он молча лежит на спине, устремив неподвижный взгляд в одному ему известную точку в пространстве.

— Я не сплю.

— Пора… мне пора уходить.

Он по-прежнему смотрит в потолок, но почти физически чувствует на себе ее обеспокоенный взгляд.

— Тебе, наверное, сны снились… ужасные. То кричал, то начинал говорить… быстро-быстро, на непонятном языке. Что это за язык?

— Откуда мне знать? Наверное, греческий… мне снилось, будто я в Греции.

— Я к тебе подошла там, на улице… ты странный был. Словно бы видел, чего другие не видят. Чего нет, одним словом. Что у тебя не так?

— В том-то и дело, что все так. А так — это вот как: схожу с ума. Медленно, но верно. Один раз так уже было. Сейчас, возможно, не так остро, но результат один.

— И ничего не помогает?

— Единственное, что помогает… это трудно объяснить. Единственное средство, которое помогает, лишает меня способности делать то, что я должен. Превращает в студень.

Она помолчала. Откуда-то потянул знобкий сквозняк. Огонек свечи затрепетал в предсмертных судорогах.

— Да уж… — Юханна разволновалась, и финский акцент стал еще заметнее. — Так и есть в жизни. Вроде все хорошо, а на самом-то деле западня. Любая дорога… идешь вроде правильно, а попадаешь…

Где-то внизу хлопнула дверь. Как пушечный выстрел. Фитиль последний раз вздрогнул и погас окончательно. Юханна испуганно замолчала.

Эмиль Винге закончил за нее:

— …а попадаешь в лабиринт.

Юханна и Эмиль Винге оделись. В колдовском полумраке рассвета они были похожи на призраков — замедленные, словно продиктованные кем-то движения. Оба молчали. Она сунула в хлопчатую сумку нехитрые пожитки, подошла и повернулась спиной. Эмиль не сразу понял, что от него требуется, но все же догадался: помог стянуть шнуровку корсета.

— Зачем ты сюда пришел вчера? На Баггенсгатан, я имею в виду? За тем же, что и другие? Что-то не похоже.

— Ты случайно не знаешь такое имя — Сетон? Тихо Сетон?

— Никогда не слышала.

— Красивый вообще-то… но шрам на лице. От угла рта к скуле. Старый шрам. Кажется, что все время улыбается.

Шрам, может, и старый, но незалеченный. Все время из него сочится… не знаю, что там у него сочится. Приметный шрам… но, может, когда он сюда приходил, шрама еще не было.

Шнуровка, наконец, затянута, и он скрепил ее пряжкой в виде розочки.

— Теперь понятно, о ком ты, — серьезно сказала Юханна. — Мы просто знаем его под другим именем.

— Ты видела его и раньше? До того как он получил эту рану?

Она выглянула в коридор. Дом еще не проснулся. Прислушалась к многоголосому храпу задержавшихся до утра гостей, аккуратно закрыла дверь и села на край кровати.