1794

Лиза-Отшельница появляется то справа, то слева, бормочет какие-то слова на понятном только ей языке. Или вслушивается в бред роженицы, когда та приходит в сознание. Незнакомка разговаривает с живыми и мертвыми. С матерью, которую она так любила, но та предала ее и умерла. С отцом, которого она не знала, но какой был замечательный человек… откуда ей это известно, если она его не знала? А отца своих еще не рожденных детей проклинает последними словами.

Лиза закрыла уши руками — зачем ей все это? Зачем ей знать то, о чем она знать не хочет? Ее не интересуют чужие беды, она сняла с себя все обязательства. Никому и ничем она не обязана. Она же ни у кого и ничего не просит, с какого рожна должна помогать другим? В лесу есть все, что ей нужно. Тоскливо оглянулась на окруживший поляну лес. Собрать, что ли, все свои нехитрые пожитки и уйти, предоставив незнакомку собственной судьбе? Но вот что странно: она-то думала, что давно уже избавилась от мук совести. Какая совесть? Никто ничем никому не обязан. И в то же время совершенно ясно сознавала: эта картина будет преследовать ее до конца жизни. Никогда больше не сможет она сидеть у своего костерка и ни о чем не думать, прислушиваясь к медленному и свежему дыханию вечного леса. Лиза старалась научиться у леса самому важному: не замечать существования человека. Но при этом ясно чувствовала: если она уйдет, ей всегда будет являться призрак незнакомки с неправдоподобно огромным животом. И эта незнакомка, обреченная ею на верную гибель, никуда не уйдет, будет вечно сидеть у ее костра.

Прошла ночь и еще полдня. Полтора дня, как отошли воды. По ребенок так и не появился. Лиза понимала: что-то не так. Она примерно знала, что надо делать, но не решалась и бессильно проклинала свою трусость. Решилась только далеко за полдень. Преодолевая привычную неприязнь к чужому присутствию, нагнулась и прошептала роженице в ухо:

— Пошла за помощью. Скоро приду. Потерпи.

Она бежала быстро, как только могла. Ноги привыкли к бегу. Появились первые постройки — сараи, склады. Отвращение перешло в тошноту — начинались пригороды. Издалека она видела людей. Те занимались своими делами и не обращали на нее ни малейшего внимания. Сняла с головы платок и набросила на плечи, чтобы все видели ее безобразное родимое пятно — единственный, но верный способ избежать насильников. Все время вертела головой, выискивая возможные пути для побега. Если кто-то схватит ее за плечо и начнет расспрашивать — что ж, у нее есть верное оружие: острые, молодые зубы. Но никто не обращал на нее внимание, а те, кто обращал, брезгливо отводили глаза. Спасибо и на том.

Она бежала в Город между мостами. Дома стояли все теснее, людей все больше, и внутренний голос уже чуть не захлебывался криком: назад, пока не поздно! Но пока она держалась. Еще и потому, что ей вдруг стало очень стыдно: она поймала себя на том, что желает незнакомке смерти. А что? Быстрая, кроткая смерть. Ей же лучше: Божья воля. Не людская алчность, не злоба, не месть, не война. Божья воля. И тогда она может спокойно вернуться, ее вины нет. Она сделала все, что могла.

6

Неумолимо, год за годом, стежок за стежком, слой за слоем ткало время свой серый мятый полог для Хедды Даль. Не успела оглянуться — старуха. Скоро семьдесят. Чуть ли не каждое утро просыпается она с горькой обидой на насмешницу-судьбу: теперь у нес есть все, чего она только могла пожелать, но увы! Насладиться этими дарами она уже не в силах. Десять лет назад камень желчного пузыря свел в могилу ее мужа, портного и закройщика с тридцатилетним опытом. Законы гильдии разрешали ей продолжать дело. Подмастерья никуда не делись, поглядывали на нее с надеждой, и скоро она обнаружила в себе деловую жилку, которой у ее мужа и в помине не было. Все шло отлично, бедность ей не грозила и деньги водились. Но зрение, как известно, не купишь ни за какие деньги. Каждое утро открывает она глаза и обмирает от страха: а вдруг мир погас навсегда? И так-то еле различает она предметы. На улице яркий день, а ей кажется — ночь. И свету-то всего — как от свечи в соседней комнате, когда дверь не закрыта.

Когда последний ее ребенок покинул гнездо и обзавелся собственным домом, она не знала, куда себя деть. Муж еще был жив, они остались вдвоем. Было ей тогда сорок с небольшим. Вскоре обнаружилось, что после стирки, стряпни, варки варенья, осенних засолов, закладки пива, после всех бесчисленных домашних забот у нее все равно остается свободное время. Жизнь перевалила далеко за середину, а она как была никем, так и осталась. Только и делала, что прислуживала другим.

И тут ей в голову пришла мысль. Он прикинула так и этак и пошла делиться с мужем.

Хедда Даль решила выучиться на повитуху. Возраст подходящий, сама родила семерых.

Молодец, голова работает на зависть.