1794

У выхода она наткнулась на одного из завсегдатаев «Мартышки». Из тех, кто был особенно близок с Карлом Тулипаном. Он смотрел на нее с осуждением.

— Пока старик был здоров и весел, я смотрел на этот фарс сквозь пальцы. Но теперь, когда он помирать собрался, — ну нет. Что же, разве правильно — чужая девица в наследницах? Что еще-то? Ясное дело — послать за настоящей дочкой.

Сверху донесся жалобный вой — бессловесная жалоба Карла Тулипана.

Ему не хватало привычного тепла.

3

Она медленно пробрела три квартала. Пришлось остановиться и прислониться к грубо оштукатуренному фасаду. Наклонилась — живот лег на бедра, единственный способ дать отдохнуть ноющей спине. Так далеко она не ходила давно, неделю или даже больше. А предстоит пройти еще немало. Пути назад нет.

Ее охватила паника. Не хватало воздуха, дышала все чаще и чаще. Все рухнуло в несколько секунд. Построенный ею панцирь безопасности и покоя, пусть и нелегкого, оказался яичной скорлупой, треснувшей от первого прикосновения. Глупой и бессмысленной иллюзией. Села на тротуар, обхватила живот руками и прижалась лбом к коленям — свила временное гнездо для бурлящей в ее чреве жизни. Тепло, дело идет к лету… хотя камни тротуара еще сохранили ночной холод. По телу поползли ледяные черви, словно напоминая, что ее ждет. У нес ничего нет — платье, блузка, рваная кофта и лента для волос. С таким багажом в Городе между мостами не состаришься. В городе, не прощающем ни малейшей слабости… нет, долго не протянуть. Появилось чувство, что она вообще исчезла. Ее нет. Кто она для случайного прохожего? Никто. Мешок с тряпьем, досадная помеха на узком тротуаре. Выругался и перешел на другую сторону.

Анна Стина попыталась выстроить стену, преграду для нахлынувшего отчаяния. Только не это. Оперлась обеими руками о холодные камни, с трудом поднялась и, с горечью осознавая свою неуклюжесть, побрела дальше на север. Вспомнила про родильный дом на Норрмальмской площади, но тут же отвергла эту мысль. Хотя там вроде даже имя называть не надо, приходи и рожай, но она же в розыске! Ее ищут! Она не раз видела пальтов, фланирующих на площади в ожидании: а вдруг добыча сама упадет им в руки. Так рисковать она не может.

Анна Стина шла до Кунгсхольмена больше часа, хоть и подгоняла себя как могла — не дай Бог, не успеет и ворота закроются. Дорогу она знала: мимо Монетного двора, через мост на остров Святого Духа, еще один мост на Норрмальм и налево. Остановилась передохнуть на мосту: вспененные весенним паводком воды Меларена яростно стремились воссоединиться с Балтийским морем. Дальше еще мост, на Кунгсхольмен, через залив Меларена. Залив этот в городе называют озером Клары, хотя это никакое не озеро. Фьорд. Здесь-то никакого бурления, вода тиха и светла, холодным ртутным блеском отражается в ней весеннее солнце. Уже далеко за полдень. Пока еще тепло, но весной погода коварна; зайдет солнце — и начнет холодать, а к ночи могут и заморозки ударить. Прохожие заняты своими делами…

И людям, и природе одинаково безразлична ее судьба.

Анна Стина резко вдохнула носом. В душе ее закипала едкая ярость против несправедливости жизни. Та самая ярость, которая несколько месяцев назад помогла ей выжить за серыми каменными стенами Прядильного дома.

Она подошла к лазарету Серафимов, который весь город называл попросту Серафеном. Вспомнила рассказы Кристофера Бликса — больница выглядела точно так, как он описывал: гордый герб на арке и роскошный столетний каштан, уже надевший весенний наряд. Кристофер много раз повторял этот рассказ — и Анна Стина прекрасно понимала, почему он постоянно к нему возвращался: за всю короткую жизнь юноши Серафен был, наверное, единственным местом, где он нашел сочувствие, понимание и помощь.

Она прошла через усыпанный гравием двор. Ее никто не остановил. Широко открыла входную дверь — иначе не пролезал огромный живот, — вошла в большой холл и остановилась. В холле сновали медицинские сестры, то и дело появлялись какие-то господа в сюртуках. На нее по-прежнему никто не обращал внимания. Наконец, одна из сестер в огромном накрахмаленном чепце остановилась, ободряюще подмигнула и посмотрела на нее выжидательно.

Анна Стина мысленно прочитала молитву — не дай Бог забыла фамилию.

— Профессор Хагстрём?

Сестра на секунду задумалась, покачала головой, поджала губы и строго сказала:

— Господин профессор уехал, вернется только к летнему празднику[33]. А молодой даме полагалось бы знать, что в ее состоянии не стоило бы бродить по городу. То тепло, то холодно, кругом миазмы. И еще сюда явилась… Где легче подхватить заразу, чем в госпитале!

Она произнесла эту поучительную фразу и хотела уже бежать дальше, но что-то ее остановило. Вероятно, заметила: лицо Анны Стины окаменело от отчаяния и безнадежности. И сердце се смягчилось.

— Ну-ну… подожди-ка тут. Никуда не уходи. Я же понимаю, по какому делу ты явилась.

И убежала. Анна Стина ждала. Она стояла неподвижно, как статуя, боясь малейшим движением нарушить хрупкий баланс между жизнью и смертью.