1794

Они часто меняют лагерь, каждая с ребенком на руках. Лиза поначалу протестовала, но потом поняла: другого выхода нет. Они чередуются: каждый из малышей тянется к матери. Тот, что на руках у Лизы, начинает кричать: протестует, что не может дотянуться до соска. Молока, слава Богу, хватает — грудь у Анны Стины стала втрое больше. Лиза постоянно перебирает свои нехитрые пожитки, сортирует и раскладывает в том порядке, в каком будет паковать при следующем переходе. Анна Стина каждый раз, засыпая, уверена: наутро Лиза исчезнет. Но нет — открывает глаза и с облегчением видит: данная ей прихотливой судьбой подруга все еще здесь.

Но вечерам они сидят по обе стороны костра. Мирно посапывают детишки — днем такого почти не бывает, днем они то и дело дают о себе знать требовательным плачем. Анна Стина подолгу вглядывается в освещенное красноватыми бликами огня лицо подруги, смотрит, как та неутомимо перекладывает длинным сучком головешки, сгребает их в кучу или, наоборот, отделяет друг от друга. Лиза прекрасный костровой, костер всегда горит ровно, без лишнего дыма и треска. На рубахе ее не отстиравшиеся пятна крови Анны Стины.

— А тебе никогда не хотелось иметь детей?

— Ничего против детей не имею. — Лиза даже голову не подняла. — Но не за такую цену. Мужики… Эти-то… только и ищут подходящий момент, чтобы смыться. Или еще хуже — остаться.

Она покосилась на спеленутых одной тряпкой младенцев, согретых и успокоенных безопасным теплом. Подняла руку и неохотно ткнула пальцем в родимое пятно.

— Когда маленькая была, думала — проклятие. Не такая я, как другие. Меченая. Все старались держаться от меня подальше. А подросла — сообразила: никакое не проклятие. Наоборот — благостыня. И по той же причине. А в детстве-го… каждую ночь слезами уливалась, что такой родилась. Теперь-то… теперь ничего, кроме спасибо, не скажу.

И замолчала. Много позже, когда они уже укладывались спать, внезапно сказала — тихо и равнодушно:

— Был у меня ребенок. Помер. В животе помер, так ни разу воздуха и не вдохнул.

9

Очень быстро Анна Стина научилась различать младенцев, хотя всегда была уверена: все новорожденные похожи друг на друга, как две капли воды. А эти разные, даром что только что родились. Майя — на редкость спокойная девочка. Она почти не жалуется и ясно показывает, что ей нужно, — хотя желания се и так угадать нетрудно. Самые простые, но без чего нельзя жить. Молоко, сон, тепло, сменить подгузнички — пришлось пожертвовать рукавами от рубашки. Иногда Анне Стине кажется, что во взгляде Майи угадывается некая жизненная мудрость — хотя, конечно, вряд ли; фантазии. Ее разбирает смех, но ведь и в самом деле: глазенки спокойные и внимательные, словно изучающие. Куда бы Анна Стина ни посмотрела, взгляд малютки следует в том же направлении, и матери кажется, что в девочке с каждым днем растет понимание тайных связей бытия. И самое главное — уже сейчас Анна Стина видит в ней сходство с той, чье имя она носит: с ее собственной матерью, Майей. И, как ни странно, очень быстро привыкает к этому сходству, хотя не перестает удивляться: как это может быть? Как может новорожденная девочка носить в себе черты умершей год назад женщины? Даже цвет волос… тот же, что и у бабушки; у самой Анны Стины волосы темнее. Но кто знает: может, и у нее были такие же волосы, когда ей было пару недель от роду. А потом потемнели. И у девчушки потемнеют. Вполне возможно.

А мальчик, Карл, совсем другой. Меньше и беспокойней. Легко раздражается и все свои чувства выражает криком. И даже внешне не похож на сестру. П на мать не похож: как ни старалась Анна Стина, не могла найти сходных черт, хотя, если быть честной, уже и сама подзабыла, как выглядит. Наверняка изменилась после родов, по в отражении в луже много не высмотришь. А может быть, мальчик похож на деда, отца Анны Стины, которого она никогда не видела? Или на собственного отца, Юнатана Лёфа, надзирателя в Прядильном доме? Волос меньше, чем у сестры, и они еще светлее. Удивительны мгновенные перепады настроения: он одинаково легко начинает и плакать, и смеяться, да так заразительно, что веселье туг же передается и сестре, и матери. Противостоять этому веселому бульканью невозможно, даже лес светлеет и улыбается. Достаточно слегка пощекотать пальцем под подбородком или у пупка, и он тут же расплывается в улыбке и начинает изгибаться в радостных судорогах.

Но они, такие разные, всегда хотят быть вместе, как можно ближе друг к другу. Даже пеленать не даются поодиночке: только вместе, им нужно чувствовать живое тепло друг друга. И тут же засыпают, а Анна Стина долго всматривается в их спокойные мордашки и думает о кровных связях. Мать, Майя, суеверно почитала кровные связи главным в человеческой жизни.

— Ничто не связывает людей крепче крови, Аннушка. Запомни: ничто.

Когда Анна Стина подросла, начала возражать:

— А отец? Куда делась кровная связь? Была бы, не исчез.

У Майи Кнапп ответ всегда был наготове: