1795

По дороге он сорвал крокус, набравшийся смелости появиться на свет еще до наступления настоящего тепла, и осторожно вплел ей в золотистые волосы, казавшиеся серыми в полутьме подвала. Сел напротив и долго смотрел, не говоря ни слова. Выглядит получше, хотя надо бы еще поправиться. Волосы на удивление красивы — как шелковые. Но с головой плохо. Все больше и больше уходит в свой, непонятный ему мир. Вначале казалось — что-то понимает. Понимает, но молчит. Но нет — все глубже и глубже уходит в молчание. Только во сне начинает беспокоиться, кидается из стороны в сторону, что-то бормочет. Элиас вслушивается — каждое слово может оказаться ключом к замку́, на который заперто ее сознание. Если он все еще существует, этот замо́к.

В первый раз, когда он ее увидел, у нее было двое детей, мальчик и девочка. Она принесла их в детский приют. И надо же — сразу поняла: его придурковатость — чистое притворство. Он поделился с детишками хлебом, она накормила его черникой. Теперь детей нет. Превратились в золу. Иногда он думает: а что, если бы он отпугнул ее тогда рассказами о приюте, может, дети остались бы живы?

Нет, совесть его не мучает. Он рассказал всю правду. Быстрая смерть, наверное, получше медленной — и то и другое смерть, но быстрая не так мучительна.

Очень долго стояла она на пожарище. Потом ветер сменился и понес пепел к Городу между мостами — и она последовала за ветром. А Элиас, как и полгорода, прибежал посмотреть и обратил внимание на совсем молодую девушку: та шла в обратном направлении, босая, оставляя за собой кровавые следы.

На пепелище рылись бродяги. Сначала взрослые, потом такие, как он, — а вдруг и им что-то достанется. Только на четвертый день решился он перейти мост Клары — и сразу ее увидел: сидит на каменистом берегу, босая, не шевелится, ничего не замечает. Взял за руку и повел. Она покорно, как кукла, пошла за ним.

3

Он бежал под моросящим дождем, согнувшись чуть не пополам. Прижимал сюрприз к груди и закрывал своим телом, чтобы не замочить. Нырнул в подвал и завел руку за спину.

— Смотри, что у меня есть. Для тебя.

Она даже не шевельнулась. Лежит на полу. Свернулась, как младенец, разве что палец в рот не сунула. Элиасу не привыкать — он мысленно говорит за нее. Даже напрягаться не нужно, настолько легко представляет ее ответ. Правда, ответ, который он за нее додумывает, наверняка витает в пространстве между догадкой и его собственным желанием.

С улыбкой победителя вынул из-за спины сверток и развернул.

Платье. Тут же уколола досада: в пыльном полусумраке подвала оно выглядело совсем не так шикарно, как на свету.

— Погоди, погоди немного, увидишь, какое красивое. Бело-голубое. Еще какое голубое! Голубое из голубых. Насколько можно быть голубым, чтобы не разозлить сосисок. Вывесили сушить. Думаешь, легко было? Один неверный шаг — и шею сломают.

Подполз поближе, погладил по голове и шепнул в ухо:

— Мы сегодня идем в театр. Она будет танцевать! И ты ее тоже увидишь.

Она не такая уж легонькая, к тому же каждое движение замедленно, будто тело ее под водой. Подтолкнуть, ущипнуть, придержать, наконец, ему удается поставить ее на ноги. На всякий случай обнял за талию — не упадет ли? Натянул через голову платье, отошел на шаг и присмотрелся.

— Знаю, знаю… Погоди, имей терпение. — Элиас произнес это так, будто она его в чем-то упрекнула. — У меня кое-что есть.

Среди наворованного за лето была и коробочка с булавками. Он начал подкалывать платье. Складываем в складку — подкалываем. Еще складка — еще булавка. Один раз уколол нечаянно до крови, но она даже не моргнула. Возился гораздо дольше, чем рассчитывал. Он, конечно, видел, как Подстилка подкалывает платье на Кларе, но оказалось, не так легко.

Результат превзошел все ожидания: платье, в которое можно было втиснуть трех таких, как она, сидело очень красиво. Складки выглядели, как намеренная и вполне искусная драпировка.

Элиасу стоило немалых трудов впихивать в нее еду, но и эти усилия были не напрасны: она немного поправилась, кости уже не торчали, грудь заметно выделялась под платьем, и уже можно отличить талию от бедер — бедра заметно шире. Кринолина для нее, конечно, не было, но и мода переменилась; светские барышни отказывались от огромных юбок-колоколов и предпочитали прямые платья.

Мальчик обошел ее вокруг, полюбовался своей работой на расстоянии и удовлетворенно кивнул:

— Пора. Времени еще много, но ты же ходишь… — Ты же ходишь, как эта… — Он вспомнил свой бесценный гребень. — Как черепаха.

О том, чтобы протащить ее через лазейку в окне, не может быть и речи. Элиас с трудом перевернул подпирающий подвальную дверь стол. Попытался опустить тихо, но сил не хватило: стол грохнулся оземь так, будто сломался столетний дуб. Мальчик замер и долго прислушивался — а вдруг необычный звук привлек внимание кого-то из жильцов.