1812 год в жизни А. С. Пушкина

Как истукан, немой народПод игом дремлет в тайном страхе:Над ним бичей кровавый родИ мысль и взор казнит на плахе.

Он повторил последнюю строчку и прибавил, вздохнув:

— После таких стихов нескоро мы увидим этого спартанца».

На «Певца в темнице» Пушкин ответил вторым посланием «В. Ф. Раевскому». В нём Александр Сергеевич признавал, что в его жизни были и наслаждение творчеством, и любовь, и дружба, и упоение славой, но…

Но всё прошло! — остыла в сердце кровь.В их наготе я ныне вижу

И свет, и жизнь, и дружбу, и любовь,И мрачный опыт ненавижу…Везде ярем, секира иль венец,Везде злодей иль малодушный,А человек везде тиран иль льстец,Иль предрассудков раб послушный.

На содержании этого послания отразилась политическая обстановка начала 1820-х годов: поражение национально-освободительных движений в Западной Европе, подавление восстания Семёновского полка в Петербурге и разгром очага кишинёвских вольнодумцев. Всё говорило о торжестве реакции в России и за её пределами. Сказались, конечно, и переживания Пушкина за друга. А Раевский писал ему и его окружению:

Итак, я здесь… за стражей я…Дойдут ли звуки из темницы

Моей расстроенной цевницыТуда, где вы, мои друзья?Ещё в полусвободной долеДар Гебы пьёте вы, а яУтратил жизни цвет в неволе,И меркнет здесь заря моя!

Раевского обвиняли в пропаганде конституционного правления, свободы и равенства; в похвалам восстанию Семёновского полка в Петербурге; в дружеском обращении с нижними чинами и объяснении им слова «тиранство»; в подготовке солдат к побегу за Днестр, пограничную реку России; в критике действий командира корпуса генерала И. В. Сабанеева. 23 марта 1823 года судьи подписали сентенцию (приговор): «Майора Раевского лишить живота». Сабанеев предложил более приемлемый вариант: ссылка в Соловецкий монастырь или удаление со службы с отдачей под строгий полицейский надзор.

Раевский весьма аргументированно опротестовал сентенцию корпусного суда, и решение о его судьбе было передано в Петербург. В большом стихотворении «К друзьям в Кишинёве» Владимир Фёдосеевич так описал судебное разбирательство:

Грозил мне смертным приговором

«По воле царской» трибунал.«По воле царской?» — я сказал,И дал ответ понятным взором.И этот чёрный трибуналИскал не правды обнажённой,Он двух свидетелей искалИ их нашёл в толпе презренной.Напрасно голос громовойМне верной чести боевой

В мою защиту отзывался,Сей голос смелый пред судомБыл назван тайным мятежомИ в подозрении остался…

Отрицание Раевским правомочности корпусного суда осложнило и чрезвычайно затянуло рассмотрения дела Раевского.

«Брюхом хочется видеть его». И. П. Липранди (1790–1880) с семнадцати лет вёл дневник, который вмещал в себя «все впечатления дня до мельчайших и самых разных подробностей, никогда не предназначавшихся к печати». А дневники были прелюбопытнейшие: Иван Петрович участвовал в Русско-шведской войне 1808–1809 годов, в Отечественной войне и заграничных походах русской армии. За воинские отличия удостоился ордена Анны III степени, знака военного ордена Святого Георгия и золотой шпаги «За храбрость».

И в дальнейшем скучать Липранди не приходилось: отчаянный дуэлянт в молодости, серьёзный учёный в зрелые годы и всегда масса интересных знакомств; в 1820 году — с А. С. Пушкиным: «Пушкин приехал в Кишинёв 21 сентября, а 22-го я возвратился из Бендер, где пробыл три дня, и в тот же вечер, в клубе, увидев новое вошедшее лицо с адъютантом Инзова, майором Малевинским, спросил его о нём и получил ответ, что это Пушкин, вчера прибывший в штат генерала.

23-го числа я обедал с ним у М. Ф. Орлова и здесь только узнал, какой это Пушкин. С этого дня началось наше знакомство» (68, 301).

Подполковник и поэт быстро сблизились. Игрок и учёный, бретер и книголюб, радикальный политик и замечательный лингвист, Липранди с первых же встреч заинтересовал Александра Сергеевича. В. П. Горчаков вспоминал: