1812 год в жизни А. С. Пушкина

Горчаков называл Алексея Петровича старым служакой; по-видимому, он был в достаточно солидном возрасте, но своих качеств бойца и командира не растерял.

По Молдавии бродили шайки грабителей — талгари, которые спокойно обирали сельское население и маленькие городки, требуя с них дань. В основном это были несостоявшиеся борцы за свободу из разгромленных турками отрядов Ипсиланти. Среди них отличалась шайка талгаря Урсула.

Как-то эти молодцы ограбили близ Кишинёва купца и поехали пировать. Устроились в корчме при въезде в город. Там и застал их потерпевший, который поднял шум:

— Талгари! Талгари!

Сбежался народ. Быстро сориентировался почтмейстер Алексеев. Подняв сотрудников почты, он окружил корчму. Бесшабашные талгари вскочили на лошадей и кинулись из Кишинёва по Булгарской улице, которая вела к огородам, принадлежавших разным владельцам и разделённых изгородями. Лихие наездники без затруднений перелетали через плетни, но загородок было много и лошади падали одна за другой. Преследователи, как пчёлы, облепляли талгаров и связывали их. Очевидец вспоминал:

— На окованного Урсула съезжался смотреть весь город. Это был образец зверства и ожесточения. Когда его наказали, он не давался лечить себя, лежал, осыпанный червями, но не охал.

Пленение одного из самых опасных предводителей талгаров было последним сражением, данным старым служакой и выигранным вчистую без оружия и предварительной подготовки.

Писатель А. Ф. Вельтман, бывший свидетелем этой истории, полагал, что она послужила для Пушкина толчком к созданию поэмы «Братья разбойники»: «Я уверен, — писал он, — что Урсул подал Пушкину мысль написать картину „Разбойники“, в которой он подражал рассказу Байрона в „Шильонском узнике“».

Иного мнения был местный журналист и краевед Мекленбурцов: «В Мандрыковке, близ реки Днепра, находилась тюрьма, из которой во время пребывания поэта бежали два брата-арестанта, побочные дети помещика Засорина, о которых Александр Сергеевич и написал известную поэму „Братья разбойники“. Ныне усадьба принадлежит г. Кулабухову, у которого и имеются на всё изложенное данные» (68, 499).

Правильнее, по-видимому, предположить, что сюжетом для поэмы послужили не только конкретный случай, а народный фольклор и исторические предания. Не случайно Пушкин сделал местом действия поэмы не скромную речушку Бык, а величавую и могучую Волгу:

Не стая воронов слеталасьНа груды тлеющих костей,

За Волгой, ночью, вкруг огнейУдалых шайка собиралась.Какая смесь одежд и лиц,Племён, наречий, состояний!Из хат, из келий, из темницОни стеклися для стяжаний!

Здесь цель одна для всех сердец —Живут без власти, без закона…

Первый декабрист. В формуляре[32] Владимира Федосеевича Раевского есть такой вопрос: «Во время службы своей в походах и у дела против неприятеля где и когда был?». Ответ: «1812 года в российских пределах при отражении вторгнувшегося неприятеля: против французских и союзных с ними войск августа 7-го под селением Барыкино, 26-го — под селом Бородино». Позднее Раевский писал о втором из названных им дней:

— Я составлял единицу в общей численности. Мы или, вернее сказать, все вступили в бой с охотою и ожесточением против нового Аттилы. О собственных чувствах я скажу только одно: если я слышал вдали гул пушечных выстрелов, тогда я был не свой от нетерпения и так бы и перелетел туда. Полковник это знал, и потому, где нужно было послать отдельно офицера с орудиями, он посылал меня.

Под Бородином я откомандирован был с двумя орудиями на «Горки». Под Вязьмою также я действовал отдельно, после Вязьмы — четыре орудия. Я получил за Бородино золотую шпагу с надписью «За храбрость» в чине прапорщика; Аннинскую — за Вязьму; чин подпоручика — за 22 сентября и поручика — за авангардные дела. Тогда награды не давались так щедро, как теперь. Но я искал сражений не для наград только, я чувствовал какое-то влечение к опасностям и ненависть к тирану, который осмелился вступить в наши границы, на нашу родную землю (93, 30–31).

Бородинская битва была памятна для Раевского не только почётной наградой, но и стихотворением «Песнь воинов перед сражением».

Ужель страшиться нам могилы?И лучше ль смерти плен отцов,Ярем и стыд отчизны милойИ власть надменных пришлецов?

— спрашивал семнадцатилетний подпоручик и так отвечал на свой вопрос: