1917 год. Распад

Капитан 2-го ранга князь В. К. Туманов отчитывался: «Это была не военная операция, а довольно хорошо организованный грабеж с мощной поддержкой флота. Многие солдаты высаживались на берег с заготовленными мешками. С первых же шагов высадившихся войск началась вакханалия насилий и безудержного грабежа. Очень скоро высадившиеся войска перепились, начали разбивать магазины и частные квартиры. Награбленное добро грудами тащилось на тральщик»⁶². Попытки офицеров навести порядок, пусть даже с угрозой оружия, ни к чему не приводили. Поставленные перед десантом задачи не выполнялись, хотя сопротивления не было. Войска начали беспорядочную стрельбу, в результате в городе началась паника. Судя по всему, именно это и стало причиной человеческих потерь: было убито двое и ранен один солдат. Но вершиной всего стала эвакуация. Греческое население города, прятавшееся до этого в церквях, скопилось в порту. Греки просили взять их собой, так как опасались, что турки вырежут их после ухода русских. Но ни в шлюпки, ни на корабли греков не пускали. Детей выбрасывали за борт, а женщин насиловали. Лучшие части – «батальоны смерти» – ничем не отличались от других. Туманов оценил операцию как безусловно вредную, еще более развращающую войска, и порекомендовал командованию впредь, до получения надежных частей, воздержаться от повторения таких экспедиций⁶³

. После такого опыта о Босфорской операции перестали и мечтать.

3 (16) августа Корнилов прибыл в Петроград для личного доклада Керенскому относительно положения армии⁶⁴. Ряд воинских частей с явным влиянием большевиков был подвергнут насильственной чистке, выявленные агитаторы подверглись арестам. Не везде этот процесс происходил мягко: кажущиеся верными части не всегда оказывались таковыми⁶⁵

. Восстановление дисциплины в армии также носило скорее внешний характер: части вернулись к рутине службы, занятиям и прочему, но все это носило внешний характер, более всего солдат волновал вопрос о мире, а беспокоила – перспектива еще одной зимы в окопах⁶⁶. Между тем видимость победы над анархией явно создавала у Керенского ложные представления о реальном положении дел в армии и, следовательно, о реальных угрозах.

Глава правительства устроил Корнилову настоящий экзамен на политическую верность, который генерал, не искушенный в политических интригах, не прошел. Главковерх обрисовал программу восстановления дисциплины и боеспособности армии, на что последовало высказанное Керенским отвлеченное соображение насчет возможности своего ухода и, как следствие, паралича тыла и избиения офицерства. Очевидно, предполагалась всего лишь одна форма реакции на эти слова – категорическое несогласие и коленопреклоненные просьбы остаться у руля и ветрил свободной России, чтобы и дальше вести ее к свободе и демократии. Поскольку такой реакции не последовало, то после встречи Керенский начал планировать снятие Корнилова с поста Главковерха, а свободная левая печать – травлю генерала⁶⁷

.

По словам Корнилова, на встрече с главой правительства споры шли лишь о темпах реализации предложений Ставки. Это свидетельство появилось в «Русском инвалиде» почти сразу же после окончания работы Государственного совещания⁶⁸. Факт подобной публикации в официальном органе Военного министерства придает дополнительный вес свидетельству его главного редактора о том, что Керенский был полностью информирован о подготовке «государственного переворота»⁶⁹

. Разыгрывалась весьма опасная игра. Основания для недовольства у Керенского и всего левого лагеря были, но природа их явно разнилась. Глава правительства боялся того, что порядок будет установлен не им, а его попутчики и вовсе не хотели такого порядка, который предлагал Корнилов. Тем временем генерал уже действовал.

В армии появились признаки восстановления дисциплины. Прежде всего, новый Главковерх требовал восстановления обучения войск. «В необученной армии не может быть дисциплины, – заявлял он в своем приказе, – и она обращается в банду вооруженных людей, опасных для Родины, угрожающих свободе»⁷⁰. Стыд за невиданное ранее поражение и страх перед возникающей на глазах властью делали свое дело, центр морального влияния в войсках еще до назначения Корнилова на пост Главковерха перенесся в его штаб в Бердичеве⁷¹. Наступал решительный момент для восстановления подорванных сил армии. «Введение полевых судов и несколько смертных приговоров, – вспоминал Геруа, – подействовали на солдатскую массу мгновенно и лучше, чем уговоры и длинные разъяснения. Быстрота, с которой свершилась перемена, казалась волшебной. Через какие-нибудь 2–3 недели армию нельзя было узнать. Командный состав вздохнул свободно и мог начать продуктивно работать над приведением в порядок вверенных ему частей»⁷². Однако это отнюдь не означало, что победа порядка была предопределена решением, принятым сверху.