Читаем 1917, или Дни отчаяния полностью

1917, или Дни отчаяния

– Зачем нам опытные агитаторы? – спрашивает Ленин, прищурившись. Он берет со стола сушку, с хрустом давит ее в кулаке и бросает кусочек в рот. – Нам не проверенные партийцы нужны, Николай Ильич, а опытные боевые командиры. Которые воевать умеют, а не агитировать. Агитировать у нас, слава Богу, есть кому… Нашлись бы те, кому воевать под силу. Восстание, батенька – это острейший вид войны. Это великое искусство – восстание. Люди, не знающие тактики уличной войны, его погубят.

– Командиры готовы вести за собой людей личным примером, – растерянно возражает Подвойский.

– Это, конечно, вдохновляет, Николай Ильич, – ухмыляется Ленин. – Личный пример, дерзновение, храбрость… Но нужно еще уметь стрелять. Вы головой отвечаете за надежность и грамотность командиров, понятно? Вам нужно о кадровой политике думать, воспитывать бойцов, а сроки восстания – не ваше дело! Понятно?

– Понятно, Владимир Ильич.

– Вы уверены в надежности войсковых офицеров, ставших на нашу сторону?

– Они стали на нашу сторону не по принуждению и полностью контролируются солдатскими комитетами.

– На всякий случай?

– Да, Владимир Ильич, на всякий случай… – улыбается Подвойский. – Солдатские комитеты находятся под нашим влиянием.

– Ну вот, батенька! – вскакивает Ленин. – Теперь вы сами понимаете, что смешно говорить о несвоевременности восстания! У нас на руках все козыри, и не воспользоваться этим есть непростительная ошибка, трусость и предательство.

От возбуждения Ленин начинает ходить по комнате перед гостями. В такие минуты он привык закладывать большие пальцы рук в жилеточные проймы, но сейчас он одет как мещанин и жилетки на нем нет. В раздражении он охлопывает себя по бокам, продолжая говорить.

– Какая силища у революции! Какая страшная силища! Теперь самое главное – это управлять ею так, чтобы победить, а без применения военной науки победить нельзя. Важнейшее дело сейчас – подобрать самоотверженных рабочих, способных пойти на гибель, но не отступить, не сдать позиций. Необходимо заранее составить из них специальные отряды, которые займут Центральную телефонную станцию, телеграф и, главное, мосты… Вы говорите, что рабочие все настойчивее и настойчивее требуют оружие. А где вы собираетесь его раздобыть?

– В цейхгаузах, – пожимает плечами Подвойский. – Больше брать негде – только военные склады…

– Но тогда солдатам меньше останется, – озабоченно говорит Ленин. – Вы что, Николай Ильич? Хотите обезоружить солдат?

– Да вы что, товарищ Ленин! – восклицает Подвойский. – Никоим разом! Разве ж можно?

– Конечно же, нельзя! Не годится! Подумайте, Николай Ильич, подумайте! Надо теснее связаться с арсеналами и складами боеприпасов. Там ведь тоже находятся такие же рабочие и солдаты. Неужели они откажутся помочь своим братьям по классу? Своей революции? Разработайте такой план и обеспечьте дело так, чтобы мы могли взять оружие из самых складов непосредственно перед тем, как оно потребуется. Сестрорецкий завод – это хорошо, но этого мало. Уверен, что, если вы поможете большевикам Петропавловского арсенала, Нового арсенала на Литейном и Старого – на Выборгской стороне – развернуться по-настоящему, они в нужный момент откроют склады для раздачи оружия рабочим.

– Будет сделано, Владимир Ильич!

– Что еще товарищи?

– Владимир Ильич, – спрашивает Подвойский. – Может, надо напечатать побольше декретов о мире, земле, об организации Советской республики?

Ленин смеется.

– Эк, куда ты хватили, батенька! Сначала надо победить! А потом уже декреты печатать…

Он перестает смеяться и внезапно наклоняется на сидящим Подвойским, буквально касаясь лицом его лица.

– Революция должна победить! Обязательно победить! Любой ценой. Слышите меня? Любой ценой!

19 октября 1917 года. Петроград

Терещенко в автомобиле едет по городу. Вдруг он замечает среди прохожих знакомое лицо. Резко направляет автомобиль к обочине. Охрана (двое молодых юнкеров) хватается за винтовки.

– Спокойнее, товарищи! – говорит Терещенко, выскакивая из машины, и кричит вслед уходящему человеку. – Саша! Саша! Блок!

Прохожий оборачивается.

Это действительно Александр Блок.

Сначала его лицо освещается радостной улыбкой, но потом улыбка гаснет – он в легкой растерянности, явно не знает, как себя повести.

Терещенко его обнимает, берет в охапку:

– Саша! Ты! Чертяка! Как же я рад тебя видеть! Ты в Петрограде? Что ж не заехал, не позвонил…

– Да я недавно… – лепечет Блок.

Он тоже обнял Мишеля, но как-то нерешительно.

– Все собирался… А времени не было!

– Слушай, у меня заседание через два часа, но время есть… Давай заедем куда-нибудь, поговорим. У тебя друг теперь целый министр иностранных дел…

– Да я…

– И слушать ничего не хочу… Едем.