1918 год

Среди заключенных в тюрьме оказался знакомый по Праге молодой врач Борис Янда, он работал в морге патологоанатомом и, желая помочь Раевскому, попросил начальство назначить ему помощника, имея в виду Николая Алексеевича, а обосновал просьбу тем, что тот – биолог по образованию и имеет степень доктора естественных наук. Начальство пошло навстречу. Так Раевскому пришлось впервые в жизни присутствовать на вскрытии. «Грустно было, когда приходилось присутствовать при вскрытии людей, которых я более-менее хорошо знал. Моя обязанность была несложной. Все делал, конечно, врач, он же диктовал мне протокол вскрытия и одновременно знакомил с некоторыми анатомическими особенностями данного случая»[55]

.

Николай Алексеевич, при его счастливом таланте привлекать к себе людей, достаточно быстро смог завязать немало интересных знакомств. Разные это были знакомые: полковник Красной Армии – выпускник военной академии, доктор Марков – врач-венеролог, полковник медицинской службы, который спас Николая Алексеевича от опасности заболеть дистрофией, уступив ему свой паек (сам он получал продуктовые передачи от львовских родственников). Был еще там пожилой заключенный – бывший председатель одной из столыпинских землеустроительных комиссий. Вскоре выяснилось, что он приходится двоюродным братом знаменитому антрепренеру Дягилеву, организатору «Русских Сезонов» в Париже. Дягилевский кузен, как и Николай Алексеевич, в то время сильно страдал от голода. «В тюрьме мы втроем – землеустроитель, гастроном и я – занимались довольно невеселой и, пожалуй, несколько унизительной игрой. Усевшись где-нибудь в стороне, где никто нас не мог слышать, мы забавлялись тем, что изобретали меню тех обедов и завтраков, которые мы будем кушать после освобождения. Непременно будем кушать. Сначала землеустроитель относился к моим обеденным проектам будущего несколько свысока, но, когда оказалось, что я знаю французские названия многих блюд и произношу их не хуже, чем он, стал выслушивать мои проекты с некоторым вниманием. Раз только, помню, когда я включил в тонко обдуманный, по его мнению, обед в качестве закуски пражскую ветчину, он поморщился и сказал:

– Ну, не портите вашего обеда. Это ведь очень сытное блюдо»

[56].

В числе новых знакомых был и бывший комиссар одного из армейских корпусов, в то же время довольно видный советский поэт, убежденный коммунист ленинского толка. Николай Алексеевич рассказал ему о своих литературных поисках и находках, сделанных в Чехословакии, о новом письме Пушкина графине Фикельмон, о записи графини о дуэли и смерти Пушкина, наконец, о замке Бродяны и его неизвестных широкому кругу культурных сокровищах.

«На этот раз мой собеседник разволновался:

– Николай Алексеевич, да вы же нашли настоящий клад. Вы должны его использовать, во что бы то ни стало использовать. И ваша судьба изменится совершенно, если о ваших находках узнают»

[57].

Через несколько дней после разговора заведующий культурно-воспитательной частью предложил Раевскому сделать доклад о своих находках. Пришлось Николаю Алексеевичу докладывать заключенным о Пушкине. Слушали его с очень большим интересом.