1947. Год, в который все началось

Хасан аль-Банна заявляет, что ООН — заговор русских, американцев и британцев под влиянием евреев. Верховный муфтий призывает арабов сплотиться и уничтожить евреев в тот момент, когда британцы покинут Палестину. Высший мусульманский совет немедля объявляет трехдневную забастовку. В Иерусалиме нападают на шведское и польское консульства. Бунты, мародерство, избиения. Еврейские террористы из «Иргун» жгут арабскую собственность. Происходят нападения на Ромему и Силуан под Иерусалимом, а также на поселения в пустыне Негев, близ Кфар-Явеца, близ Хисаса и в Галилее. Британские солдаты не вмешиваются.

Одно из самых влиятельных семейств в Палестине, Нашашиби, как будто бы нашло иное решение. Они открыты для добрососедства, поэтому разделенная страна и сионисты ищут у них поддержки в надежде, что арабы восстанут против верховного муфтия, что раз и навсегда вырвут власть из его рук.

Но влияние хаджи Амина аль-Хусейни глубоко укоренено — в силу семейных уз, богатства, поддержки «Братьев-мусульман» и угроз насилия. Кроме того, многие считают его героем, единственным, кто всегда шел наперекор англичанам, никогда не сдавался. Лига арабских государств поддерживает семейство Хусейни, а он сам забирает всю власть, какая идет ему в руки. В чем же иначе смысл власти?

Дружба между людьми, еврейские школьники, посетившие школу в Хирбете и принятые дружелюбно, мирная встреча евреев и палестинцев в Самарии, поддержание сотрудничества, попытки остановить насилие прежде, чем оно началось, — все напрасно. Песчаные бури, шквалы ветра, унесенные прочь надежды.

В Яффе нет работы, зато сколько угодно страха. Грабежи и кражи. Двери распахиваются для бегства, широкого бегства на все четыре стороны, с тысячами шипов в сердце.

В Лифте еврейские террористы «Иргун» врываются в городское кафе, шестерых мужчин убивают, семерых ранят. Дети, как обычно играющие рядом, пока мужчины разговаривают и курят кальян, всё видят: убитых отцов, застреленных, в крови. После этого население Лифты тоже бежит, и каменные дома на обрыве стоят пустые, а колодцами никто не пользуется. Пока не возвращается «Иргун» и не взрывает все.

Париж

Французские почтальоны бастуют. Не приходят письма от Нельсона Альгрена Симоне де Бовуар и от нее к нему. Двадцать девятого ноября она телеграфирует: «Забастовка останавливает письма, но не мое сердце».

Араб-аль-Зубайд

Через несколько месяцев тьма накроет и деревню в галилейских горах — пыль, оружие, войска, первая бригада «Пальмах»[75] под командованием Йигала Алона.

В один из апрельских дней шестнадцатилетняя Хамде Джома, ее семья и все остальные жители деревни вынуждены бросить свои дома и уйти в другое место. Не куда-то, а прочь отсюда.

Нести свои вещи, идти. Нести свои пожитки, иметь лишь то, что несешь. Того, что было, уже нет. Оружие, поражение и утраты, покинутость. Предел подступил к Хамде Джома, настала ночь.

Все постройки в Араб-аль-Зубайде стерты с лица земли, так что панорама долины — река, источники, зелень и тени — остается в одиночестве, сама себе. В пещере, где Хамде пряталась в ту ночь, когда украла яйца, ни души, только эхо стрельбы. Мужчина с волшебным ящиком не возвращается, потому что возвращаться некуда.

Декабрь

Стокгольм

Немецкое издательство в эмиграции, «Берман Фишер», публикует немецкого писателя-эмигранта. Шестисотстраничная попытка Томаса Манна сформулировать итог нравственной катастрофы родной страны, роман «Доктор Фаустус», выходит в свет.

Томас Манн посылает экземпляр композитору Арнольду Шёнбергу, с посвящением: «Подлинному».

Втайне Манн на протяжении нескольких лет поддерживал связь с Шёнбергом, собирая материал и умения, чтобы выписать образ главного героя повествования — больного сифилисом композитора. Герой его романа создает метод композиции, подобный додекафонической технике Шёнберга, причем у Манна это результат сделки с дьяволом, метафора немецкого народа и его сделки с нацизмом.

Глубоко оскорбленный, Арнольд Шёнберг разрывает знакомство, однако их ссора становится достоянием публики. Стареющий композитор защищается от нападок на дело своей жизни и от его политизирования. Манн же называет Шёнберга современным композитором и надеется, что он примет роман как признание своей значимости для современной музыки. Но и это воспринято как обида: «Через два-три десятка лет мы увидим, кто из нас двоих современнее».

Второго декабря Шёнберг пишет, что, очевидно, можно трактовать искусство как фашистское, большевистское, левое или правое, но музыка есть музыка, искусство есть искусство, и к свободе, равенству и братству они имеют столь же мало отношения, как и к тоталитаризму.

Палестина

Первая волна. Можно и так описать множество людей, которые собирают свои пожитки под пулями и взрывами бомб, под крышами, где ожидают убийцы-снайперы с заряженными винтовками.