1984

– Это был исключительный случай. Дело не только в том, что кого-то убили. Ты вообще понимаешь, что прошлое, начиная со вчерашнего дня, по сути, упразднено? Если оно в чем-то и живо, то в бессловесных предметах вроде вот этого куска стекла, да и тех почти не осталось. Мы уже почти ничего не знаем о Революции и о дореволюционной эпохе. Все архивы уничтожены или подделаны, все книги переписаны, все картины перерисованы, все памятники, улицы, здания переименованы, все даты изменены. И это продолжается день за днем, минута за минутой. История остановилась. Нет ничего, кроме бесконечного настоящего, в котором Партия всегда права. Я, конечно, знаю, что прошлое сфальсифицировано, но никогда не смогу доказать, хотя сам же, собственными руками и фальсифицировал его. Когда дело сделано, следов не остается. Все улики только у меня в голове, и я очень сомневаюсь, что хоть один человек помнит то же, что и я. И только в тот раз, в первый и последний раз в жизни, у меня было настоящее вещественное доказательство – через много лет после подлога.

– И что, помогло?

– Не помогло, потому что я его выбросил через несколько минут. А попади оно мне в руки сегодня, сохранил бы.

– А я бы нет! – сказала Джулия. – Я вполне готова рисковать, но только ради чего-то стоящего, не ради обрывка старой газеты. Ну, сохранил бы ты его – и что тогда?

– Может, и ничего. Но это было доказательство. Если бы я рискнул кому-нибудь его показать, это могло бы посеять сомнения. Да и вряд ли при нашей жизни мы сможем что-то изменить. Но представь себе, как тут и там появляются маленькие очаги сопротивления, группки людей, они растут, крепнут… глядишь, они и документы после себя оставят, чтобы следующие поколения могли продолжить то, что мы не закончим.

– Меня, милый, не волнуют никакие следующие поколения. Мне интересны только мы.

– Ты только ниже пояса бунтарка, – сказал он в ответ.

Джулии это замечание показалось невероятно остроумным, и она радостно обвила Уинстона руками.

Хитросплетения партийной доктрины совершенно ее не трогали. Стоило ему заговорить о принципах англизма, двоедуме, изменяемости прошлого и отрицании объективной действительности, да еще ввернуть новоречные слова, ей делалось скучно и непонятно и она говорила, что никогда о таких вещах не задумывалась. Ясно же, что это чушь, так зачем из-за нее переживать? И так знаешь, когда кричать «Ура», а когда «Долой», а больше ничего и не нужно. Если он продолжал развивать тему, она попросту засыпала, что всякий раз обескураживало Уинстона. Джулия вообще могла заснуть в любое время и в любой позе. Общаясь с ней, Уинстон начал понимать, как легко казаться правоверным, совершенно не понимая сути вероучения. Лучше всего Партии удается навязать свой взгляд на мир тем, кто не способен его понять. Их можно заставить уверовать в самые вопиющие искажения действительности, потому что они не осознают всей ненормальности этого и недостаточно интересуются общественной жизнью, чтобы понимать, что происходит. И благодаря непониманию сохраняют рассудок. Все проглотят, что ни дай, но без малейшего вреда – в них просто ничего не задерживается. Так птица может склевать кукурузное зернышко, и оно выйдет непереваренным наружу.

6.

Наконец! Вот оно, послание, которого он ждал! Ждал всю жизнь, как теперь ему казалось.

Уинстон шел по длинному коридору главка. Почти в том же месте, где Джулия когда-то сунула ему в руку записку, он почувствовал, как за ним прямо по пятам кто-то идет – тот, кто выше и крупнее, чем он. Уинстон услышал, как преследователь кашлянул, очевидно, собираясь заговорить с ним. Он резко остановился и обернулся. О’Брайен!

Наконец-то они оказались лицом к лицу, но единственное, чего хотелось Уинстону, – бежать. Его сердце бешено забилось. Он не смог бы выговорить ни слова. О’Брайен же спокойно шагнул к Уинстону и дружески положил руку ему на плечо; теперь они шли бок о бок. О’Брайен заговорил с той особенной любезной серьезностью, что отличала его от большинства членов Внутренней партии.

– Я все ждал, когда же мы сможем поговорить, – сказал он. – Прочел тут на днях твою очередную статью в «Таймс» о новоречи. Я правильно понимаю, что новоречь – сфера твоего научного интереса?

К Уинстону частично вернулось самообладание.

– Что вы, какого научного, – сказал он. – Я всего лишь любитель. Это не моя тема. Я не имею никакого отношения к конструированию языка.

– Однако ты весьма элегантно на нем пишешь, – сказал О’Брайен. – И это не только мое мнение. Говорил недавно с одним твоим другом, настоящим экспертом. Вот только имя его выскочило из головы.