1984. Дни в Бирме

— Что за негодный ребенок! Что за гадкий ребенок!

Старая китаянка взяла ребенка, продолжавшего голосить, вынесла к двери и подняла над порогом, словно выжимая губку. В тот же миг Флори с Элизабет выскочили из лавки, и он последовал за ней к дороге, под смятенными взглядами Ли Йейка и остальных.

— Если это, по-вашему, цивилизованные люди!.. — воскликнула она.

— Я сожалею, — сказал он робко. — Я совсем не ожидал…

— Это совершенно гадкие люди!

Она ужасно рассердилась. По лицу у нее разлился легчайший оттенок алого, словно маковый бутон, раскрывшийся на день раньше срока. Это был предел яркости для ее кожи. Флори прошел за ней вдоль базара по главной дороге и только через полсотни ярдов осмелился заговорить.

— Я так сожалею, что это случилось! Ли Йейк такой порядочный старикан. Ему будет ужасно неловко при мысли, что он вас обидел. В самом деле, лучше было бы задержаться на пару минут. Просто поблагодарить его за чай.

— Поблагодарить! После такого!

— Но честно, на это не стоило обращать внимания. Не в этой стране. Все мировосприятие этих людей так отлично от нашего. К этому нужно привыкнуть. Представьте, к примеру, что вы вернулись в Средневековье…

— Думаю, я бы предпочла не обсуждать это больше.

Это был первый раз, когда они по-настоящему поссорились. Он был так подавлен, что даже не мог спросить себя, как так вышло, что он обидел ее. Он не сознавал, что это его постоянное стремление увлечь ее Востоком она воспринимала как нечто извращенное, недостойное джентльмена, как намеренное погружение во всякое убожество и «пакость». Ему и сейчас было невдомек, какими глазами она видела «туземцев». Он только знал, что при каждой попытке поделиться с ней своими чувствами и мыслями о чем-то прекрасном она шарахалась от него, точно испуганная лошадь.

Обратно они шли той же дорогой. Флори держался чуть позади и слева от Элизабет. Он смотрел на край ее щеки и золотистые волоски на шее, под фетровой шляпой. Как же он любил ее, как любил! Словно бы только сейчас, когда он плелся за ней с презренным видом, пряча свое безобразное лицо, ему впервые открылась глубина его чувства к ней. Несколько раз он порывался заговорить и обрывал себя. Голос подводил его, и он не знал, что сказать, чтобы как-то не обидеть ее. Наконец он промямлил, попытавшись сделать вид, что ничего такого не случилось:

— Правда, жара просто пакостная?

При температуре в 90 градусов[85] это замечание не поражало оригинальностью. Но, к его удивлению, Элизабет с готовностью откликнулась. Она повернулась к нему, сияя улыбкой:

— Да просто пекло!

Так они и помирились. Это пустое, банальное замечание, принесшее с собой привычную атмосферу клубного досуга, словно по волшебству вернуло ей хорошее настроение. Их нагнала отставшая было Фло, шумно дыша и роняя слюну с языка; и тут же они, как обычно, заговорили о собаках. Они проговорили о собаках, почти не смолкая, всю дорогу. Собаки были нескончаемой темой.

«Собаки, собаки! — думал Флори, пока они поднимались по горячему склону, а восходящее солнце жгло им плечи огнем сквозь тонкую ткань. — Неужели мы не будем говорить ни о чем другом? Не считая, конечно, граммофонных пластинок и теннисных ракеток. Однако же, придерживаясь этих пустых тем, как хорошо мы ладим!»

Они прошли мимо сверкавшей на солнце белой стены кладбища и остановились у ворот Лэкерстинов. По краям росли старые огненные деревья и кусты шток-роз выше человеческого роста, с круглыми красными цветами, точно краснощекие девицы. В тени Флори снял шляпу и стал обмахиваться.

— Что ж, мы вернулись раньше, чем настанет самая жара. Боюсь, наш поход на базар оказался не вполне удачным.

— О, вовсе нет! Мне понравилось, правда.

— Нет… Я не знаю; всегда как будто что-то идет не так… О, кстати! Вы не забыли, что послезавтра мы собираемся пострелять? Надеюсь, вам будет удобно?

— Да, и дядя хочет одолжить мне ружье. Вот будет здорово! Вам придется всему меня учить. Мне так

не терпится начать.

— Как и мне. Для охоты сейчас паршивый сезон, но мы сделаем все, что в наших силах. Значит, до свидания.

— До свидания, мистер Флори.

Она по-прежнему звала его мистер Флори, тогда как он ее звал Элизабет. Они пошли каждый в свою сторону, и каждый думал об охоте, чувствуя, что она должна каким-то образом наладить их отношения.

12

Ю По Кьин медленно мерил шагами гостиную в душном, дремотном полумраке, создаваемом бисерной шторой, и бахвалился. Периодически он запускал руку под майку и чесал потную жирную грудь, не меньше женской. На циновке сидела Ма Кин и курила тонкие белые сигары. Через открытую дверь спальни виднелся угол огромной квадратной кровати Ю По Кьина, напоминавшей катафалк, с резными тиковыми столбиками; не счесть, скольких он изнасиловал на этой кровати.

Ма Кин теперь впервые слушала о «другом деле», связанном с атакой Ю По Кьина на доктора Верасвами. Как бы Ю По Кьин ни насмехался над умом жены, он обычно рано или поздно доверял ей свои секреты. Она одна из его ближайшего окружения не боялась его, и потому он испытывал удовольствие, хвалясь перед ней своей изобретательностью.