1984. Скотный двор

2. Всякое четвероногое или крылатое – друг.

3. Не носи одежду.

4. Не спи в постели.

5. Не пей.

6. Не убивай себе подобного.

7. Все животные равны.

Надписи получились аккуратные, и орфография не подкачала, если не считать таких пустяков, как «друг» через «к» и буква «я», повернутая в обратную сторону. Цицерон прочел вслух написанное. Все покивали в знак согласия, а наиболее подкованные (Хрумка и Работяга как раз к ним не относились), не мешкая, принялись учить заповеди наизусть.

– А сейчас, товарищи, все на сенокос! – Цицерон простер копытце, освобожденное от малярной кисти. – Докажем, что мы можем работать лучше, чем Джонс и его люди!

Тут коровы, давно переминавшиеся с ноги на ногу, замычали в три глотки.

Коров не доили целые сутки, и их разбухшие вымена готовы были разорваться.

Обмозговав это дело, свиньи велели принести ведра и сами взялись за коровьи сосцы. Для первого раза у них получилось совсем неплохо, даром что копытные, и вот уже пять ведер до краев пенились парным молоком, вызывая неподдельный интерес у окружающих.

– И куда его теперь? – спросил кто-то.

– Иногда Джонс добавлял его в нашу болтушку, – вспомнила одна несушка.

– Не волнуйтесь, товарищи! – Наполеон выступил вперед, заслоняя собой ведра. – С молоком мы разберемся. Главное сейчас – сено. Товарищ Цицерон вам все покажет, а там и я подойду. Вперед, товарищи! Дорога каждая минута!

Все дружно помчались на луг, а когда под вечер вернулись, молоко бесследно исчезло.

Глава третья

Много было пролито пота, но усилия животных не пропали даром: результаты сеноуборки превзошли все ожидания.

Сложности, надо сказать, встречались на каждом шагу. Орудия труда предназначены для человека, а так как животные не могут стоять на задних конечностях, то большинство орудий оказались для них, увы, недоступными. Но зато лошади знали луг как свои четыре копыта и в заготовке сена смыслили куда больше, чем Джонс и его люди. К тому же свиньи, проявляя чудеса изобретательности, находили выход из любых положений.

В работе как таковой свиньи участия не принимали – они осуществляли общее руководство. С учетом их теоретической подготовки вопрос о лидерстве решился сам собой. Работяга и Хрумка сами впрягались в сенокосилку или конные грабли (удила и вожжи, естественно, уже не требовались) и методично прочесывали поле, а рядом трусила свинья и подбадривала: «Веселей, товарищ! Поровней, товарищ!» Остальные животные, вплоть до самых слабосильных, собирали сено и складывали его в валки. Даже утки и куры, невзирая на палящий зной, сновали взад-вперед с соломинками в клюве. Одним словом, уборочная страда была закончена на два дня раньше обычного и практически без потерь. Глазастые птенцы подобрали все до последней травинки, а уж о том, чтобы кто-нибудь украл даже на один клевок, и говорить нечего.

Все лето ферма работала как часы. Впервые в жизни животные были по-настоящему счастливы. То, что раньше именовалось кормежкой, превратилось в источник острейшего наслаждения, ведь теперь пища всецело принадлежала им – сам производишь, сам потребляешь, не надо ждать милостей от прижимистого хозяина. После того как они избавились от всех этих захребетников, с едой стало гораздо лучше. Равно как и с отдыхом, которым они пока не умели распорядиться. Это не значит, что не было проблем. Например, когда подошел срок убирать пшеницу, им пришлось обмолачивать ее, как во время оно, – ногами, а мякину выдувать своим дыханием, и ничего, справились – свиньи поработали мозгами, Работяга мускулами. Вообще, что касается Работяги, то он вызывал всеобщее восхищение. Он и при Джонсе вкалывал, сейчас же трудился за троих. Порой казалось, что единственная опора фермы – его могучая спина. С утра до поздней ночи он тянул и толкал, всегда оказываясь в самой горячей точке. По его просьбе петух будил его на полчаса раньше, чтобы он мог принести дополнительную пользу до начала рабочего дня. На любую проблему или временное затруднение у него был один ответ: «Работать еще лучше!» Он сделал это своим личным девизом.