1984. Скотный двор

Наступила осень. В графстве только и было разговоров, что о «Скотном дворе». Каждый день Цицерон с Наполеоном посылали голубей во все концы, с тем чтобы они несли животным близлежащих ферм правду о Восстании и разучивали с ними песню «Скот домашний, скот бесправный».

Мистер Джонс в основном торчал в «Рыжем льве», накачиваясь пивом и жалуясь знакомым и незнакомым на злую судьбу, которая потворствует всякому там четвероногому сброду и смотрит сквозь пальцы на то, что человека изгоняют из его законных владений. Фермеры сочувственно кивали, но не спешили предложить помощь. В уме каждый прикидывал, нельзя ли все-таки построить свое счастье на несчастье ближнего. Эта в общем-то здоровая мысль наталкивалась на одно препятствие: непосредственные соседи Джонса были заклятыми врагами, и это связывало обоим руки. Мистер Пилкингтон, жизнерадостный джентльмен, деливший свои деловые интересы между охотой и рыбной ловлей, смотря по сезону, был владельцем «Фоксвуда» – обширных угодий вокруг технически устаревшей и сильно запущенной фермы, где кустарник давно не вырубался, пастбища оголились, а живые изгороди потеряли всякую форму. Владельцем другой фермы – «Пинчфилд» – поменьше и поухоженнее, был мистер Фредерик, человек жесткий, цепкий, неисправимый сутяжник и, как поговаривали, большой любитель биться об заклад. Оба относились друг к другу с такой неприязнью, что даже личная выгода не заставила бы их сделать встречные шаги.

Оба фермера были в равной степени напуганы Восстанием и озабочены тем, чтобы их домашний скот поменьше знал о соседях. В первые дни после Восстания они поднимали на смех саму мысль о том, что животные могут самостоятельно вести хозяйство. Вот увидите, говорили оба, они и двух недель не протянут.

Был даже пущен слух, что в «Райском уголке» (фермеры упорно отказывались признать законным новое название) все уже перегрызлись и вообще вот-вот перемрут от голода. Однако время шло, животные не перемерли, и тогда Фредерик и Пилкингтон сменили пластинку и заговорили о чудовищной вакханалии жестокости и разврата. И каннибализм, дескать, там у них, и раскаленными подковами пытают, и самки у них там общие. Вот оно чем оборачивается, когда восстают против законов природы.

Мало кто верил всем этим байкам. Слухи о необыкновенной ферме, откуда выставили людей и где с тех пор всем заправляют животные, распространялись, обрастая фантастическими подробностями, и волны свободолюбия прокатывались то тут, то там. Всегда послушные быки вдруг становились неуправляемыми, овцы ломали загоны и объедались клевером, коровы во время дойки переворачивали ведра, верховые лошади отказывались брать препятствия и сбрасывали седоков.

Но это еще не все – повсюду звучала мелодия и даже слова крамольной песни.

На удивление быстро облетела она все графство. При первых же звуках люди закипали от ярости, хотя старательно делали вид, будто ничего смешнее им слышать не приходилось. Петь такую чушь, говорили они, это ж додуматься надо. Животное, застигнутое на месте преступления, подвергалось бичеванию.

Но песня звучала! Ее насвистывали дрозды в кустах, ее подхватывали голуби в кронах вяза, она слышалась в ударах молота по наковальне и в перезвоне церковных колоколов. И люди вздрагивали, как будто песня предрекала им скорую гибель.

В один из первых дней октября, когда пшеница была сжата и частично обмолочена, воздух затрепетал от внезапно слетевшихся голубей, которые в превеликом возбуждении спешили на «Скотный двор» с ужасной вестью. Джонс со своими работниками и еще дюжина людей из «Фоксвуда» и «Пинчфилда» открыли главные ворота и направляются к ферме! Все они вооружены дубинками, а сам Джонс, идущий во главе, держит наготове ружье. Они наверняка попытаются отбить ферму!

Животные этого давно ждали и загодя приготовились. Оборону возглавил Цицерон, в свое время проштудировавший в библиотеке Джонса «Записки о Галльской войне» Юлия Цезаря. Он отдавал приказания быстро и четко, и в считанные минуты каждый успел занять свой боевой пост.

Подпустив людей поближе, Цицерон дал отмашку. В воздух поднялись голуби, числом до тридцати пяти, и спикировали на неприятеля. Пока тот от них отмахивался, из кустов выскочили гуси и принялись вовсю щипать людей за икры. Впрочем, это был лишь первый выпад, рассчитанный скорее на то, чтобы внести в ряды противника легкое замешательство, и люди без особого труда отогнали гусей дубинками. Тут Цицерон ввел в бой свежие силы. Под его доблестным началом Бенджамин, Мюриэл и весь личный состав овец бросились вперед и стали бодать и колоть неприятеля. Бенджамин еще успевал поворачиваться и лягать то одного, то другого своими копытами. И снова люди оказались сильнее: дубинки и кованые сапоги сделали свое дело. Цицерон пронзительным визгом подал сигнал к отступлению, и все животные спешно ретировались на скотный двор.