1984. Скотный двор. Эссе

Другие профессора этой школы придумывают упрощенные языки общения и специальные механические устройства, которые сами пишут книги, учат своих студентов, заставляя их съедать облатки, на которых записаны тексты уроков, или предлагают разом устранять индивидуальные особенности, отрезая часть мозга у одного человека и вживляя ее в голову другого. Есть нечто странно знакомое в атмосфере, описанной в этих главах, потому что сквозь всю эту нарочитую буффонаду пробивается ощущение, что одной из целей тоталитаризма является не просто заставить людей мыслить правильно,

но в сущности сделать так, чтобы они вообще

поменьше думали.

Да и то, как Свифт описывает Вождя, правящего племенем йеху, и «фаворита», которого сначала используют для грязной работы, а потом делают козлом отпущения, удивительно точно соответствует характерным особенностям нашего времени. Но должны ли мы из всего этого сделать вывод, что Свифт в первую очередь и главным образом является врагом тирании и защитником свободомыслия? Нет, насколько можно понять, его взгляды отнюдь не отличаются либерализмом. Безусловно, он ненавидит лордов, королей, епископов, генералов, светских львиц, всевозможные ордена, титулы и вообще подобный вздор, но, похоже, и о простолюдинах думает не лучше, чем об их правителях, и едва ли он является сторонником большего социального равенства или у него вызывает восторг идея представительных органов. Общество гуигнгнмов организовано по кастовой системе, расовой по существу: масть лошадей, выполняющих обязанности прислуги, отличается от масти их хозяев, и никакое скрещивание между ними не допускается. Система образования, которая так восхитила Свифта в Лилипутии, здесь имеет безоговорочно наследственный сословный характер: дети из беднейших классов вообще не учатся в школах, потому что, раз «…они предназначены судьбой возделывать и обрабатывать землю… то их образование не имеет особого значения для общества». Не видно и чтобы Свифт, несмотря на терпимость, проявлявшуюся к его собственным сочинениям, был пламенным приверженцем свободы слова и прессы. Король Бробдингнега поражен многочисленностью религиозных сект и политических фракций в Англии и считает, что те, «кто исповедуют мнения, пагубные для общества» (похоже, в данном контексте это означает просто еретические мнения), хоть и не обязаны их менять, скрывать обязаны, потому что, «если требование перемены убеждений является правительственной тиранией, то дозволение открыто исповедовать мнения пагубные служит выражением слабости». Имеется и менее очевидное свидетельство собственных взглядов Свифта — оно состоит в описании того, каким образом Гулливер покидает страну гуигнгнмов. Время от времени Свифт выступает своего рода анархистом, и Четвертая часть «Путешествий Гулливера» представляет картину анархистского общества, управляемого не законом в обычном смысле слова, а диктатом «Разума», который все добровольно принимают. Генеральный совет гуигнгнмов «призывает» хозяина Гулливера избавиться от него, и соседи оказывают на него давление, чтобы он подчинился «призыву». Они выдвигают два соображения. Первое: присутствие необычного йеху может нарушить покой племени; второе — дружеские отношения между гуигнгнмом и йеху «…противны разуму и природе и являются вещью, никогда прежде не слыханной у них». Хозяин Гулливера не очень хочет подчиняться, но игнорировать «призыв» (как нам сообщают, гуигнгнма никогда не принуждают делать что бы то ни было, ему лишь «советуют» или его «призывают») непозволительно. Этот эпизод ясно демонстрирует тоталитарную тенденцию, таящуюся в анархистской или пацифистской общественной системе. В обществе, где не существует закона и — теоретически — нет принуждения, единственным арбитром поведения остается общественное мнение. Но в силу чрезвычайно высокой у стадных животных тяги к конформизму это общественное мнение отличается куда меньшей терпимостью, нежели любая правовая система. Когда человеческими существами управляет императив «ты не должен», индивидуум может позволить себе некоторую долю эксцентрики; когда же ими, как предполагается, правят «любовь» и «разум», он испытывает постоянное давление, заставляющее его вести себя и думать точно так же, как все остальные. Гуигнгнмы, как нам сообщают, имели единое мнение почти по всем вопросам. Единственным вопросом, который они когда-либо дискутировали, был вопрос: как поступить с йеху. Помимо этого между ними не было ни малейших разногласий, ибо истина всегда либо самоочевидна, либо непознаваема и, стало быть, неважна. В их языке, судя по всему, даже отсутствовало слово «мнение», и в разговорах никогда не возникало «разности чувств». В сущности, они достигли высшей стадии тоталитарного общества, стадии, на которой послушание стало настолько всеобщим, что отпала даже нужда в полицейских силах. Свифт подобное положение вещей одобряет, поскольку ни любознательность, ни добродушие среди его отличительных особенностей не числятся. Инакомыслие всегда представлялось ему абсолютным извращением. Он пишет, что разум для гуигнгнмов «…не является, как для нас, инстанцией проблематической, снабжающей одинаково правдоподобными доводами за и против; наоборот, он действует на мысль с непосредственной убедительностью, как это и должно быть, когда он не осложнен, не затемнен и не обесцвечен страстью и интересом». Иными словами: мы уже все знаем, так в честь чего нам допускать иные мнения? Из этого естественным образом и вытекает тоталитарное общество гуигнгнмов, в котором нет места ни свободе, ни развитию.