1984. Скотный двор. Эссе

Можно с полным правом назвать Свифта бунтарем и иконоборцем, но, если не брать в расчет некоторые второстепенные моменты, такие как утверждение, что женщины не должны получать образование наравне с мужчинами, считать его «левым» нет оснований. Он консервативный анархист, презирающий власть, но не верящий в свободу и сохраняющий аристократическое мировоззрение при ясном понимании того, что существующая аристократия развращена и ничтожна. Когда Свифт произносит свои диатрибы против богатых и власть имущих, вероятно, как я уже говорил ранее, отчасти следует списывать их на тот факт, что сам он принадлежал к менее успешной партии и испытывал личное разочарование. По очевидным причинам, оппозиция всегда более радикальна, чем власть[9]

. Но самое существенное — это неспособность Свифта поверить в то, что жизнь — обычную жизнь, ту, что протекает здесь, на земле, а не умозрительную, стерилизованную ее версию — можно сделать пригодной для человека. Разумеется, никто, положа руку на сердце, не скажет, что счастье — нормальное состояние ныне живущих взрослых людей, но, вероятно, существуют способы сделать его таковым, и именно вокруг этого вопроса на самом деле вращаются все серьезные политические дискуссии. У Свифта много общего — думаю, больше, чем принято считать, — с Толстым, тоже не верившим в возможность счастья. У обоих одинаково анархическое мировоззрение, за которым кроется авторитарный склад ума; оба враждебно настроены по отношению к науке, нетерпимы к оппонентам, одинаково неспособны признать важность каких бы то ни было проблем, которые неинтересны им самим; и оба испытывают ужас перед реальным течением жизни, хотя Толстой пришел к этому позднее и иным путем. Неудачно сложившаяся сексуальная жизнь обоих имеет разную природу, однако обоим им свойственно сочетание неподдельного отвращения с болезненным влечением к ней. Толстой был «раскаявшимся» повесой, пришедшим к проповеди полного воздержания, которую сам же и нарушал до весьма преклонных лет. Свифт — предположительно — страдал импотенцией и испытывал неестественный ужас перед человеческими экскрементами, при том что думал об этом, судя по его сочинениям, постоянно. Подобные люди, похоже, не способны радоваться даже той малой доле счастья, что выпадает большинству человеческих существ, и по вполне понятным причинам не желают признавать, что земная жизнь поддается значительному улучшению. Их нелюбопытство и их нетерпимость растут из одного и того же корня.