1989

Много раз многие люди передавали мне теплые слова обо мне и Синявского, и Даниэля, не забывших ни мою подпись под письмом в их защиту, ни другую помощь, которую я, насколько было в моих силах, оказывал. В этом нравственное отличие Синявского и Даниэля от некоторых других уехавших на Запад коллег, в чью защиту я тоже не раз выступал в тяжелые моменты их жизни, но которые затем "отплатили" мне по древнему печальному закону — "ни одно доброе дело не остается безнаказанным". Бог им судья.

После этого шумного процесса над писателями родилось слово "подписант", обозначавшее человека, поставившего свою подпись в защиту инакомыслящих. Подписанты попадали в черные списки на телевидении, их верстки или рассыпались, или задерживались, их заграничные поездки отменялись, некоторых выгоняли со службы. В число таких подписантов попал и я — и тоже претерпел немало неприятностей, однако в отличие от многих коллег я был все-таки защищен своей внутрисоюзной и международной известностью. Несмотря на попытки запретить мою поездку в США в 1966 году, бюрократии это все-таки не удалось. Нынешний заместитель председателя общества "Знание" тов. Семичастный сейчас старается в своих "самоадвокатских" воспоминаниях изобразить себя чуть ли не меценатом искусств (например, якобы он всячески пытался смягчить гнев Хрущева на

Пастернака). Все это ложь. Я присутствовал на митинге комсомола, где Семичастный громил Пастернака с вдохновенным садистским упоением. Став шефом КГБ, Семичастный хотел использовать дело Синявского и Даниэля для дальнейшего "закручивания гаек". На встрече в "Известиях" он обронил фразу, что кое-кого надо снова "сажать". На вопрос "сколько?" он ответил: "Сколько нужно, столько и посадим". Перед моим отъездом в США Семичастный на одном из совещаний напал на меня, сказав, что наша политика слишком двойственна — одной рукой мы сажаем Синявского и Даниэля, а другой подписываем документы на заграничную поездку Евтушенко. Это был опасный симптом. Однако мне уже была выдана выездная виза.

Во время поездки по США в ноябре 1966 года я был приглашен сенатором Робертом Кеннеди в его нью-йоркскую штаб-квартиру. Я провел с Робертом Кеннеди несколько часов. Во время разговора он повел меня в ванную и, включив душ, конфиденциально сообщил, что, согласно его сведениям, псевдонимы Синявского и Даниэля были раскрыты советскому КГБ американской разведкой. Я тогда был наивней и сначала ничего не понял: почему, в каких целях? Роберт Кеннеди горько усмехнулся и сказал, что это был весьма выгодный пропагандистский ход. Тема бомбардировок во Вьетнаме отодвигалась на второй план, на первый план выходило преследование интеллигенции в Советском Союзе. Я попросил у Роберта Кеннеди разрешения передать эти сведения Советскому правительству, так как счел такое поведение вредным для интересов нашей страны. Роберт Кеннеди согласился с условием: не упоминать его' имени. Я пришел к одному человеку в нашей миссии, которого впоследствии буду называть Б.Д. — благородным дипломатом. Он действительно вел себя в этой истории благороднейшим образом. Я рассказал ему о полученной информации. Ни один мускул на его лице не дрогнул. Б.Д. даже и не попытался выяснить, кто дал мне такие сведения. Для него было достаточно моей джентльменской формулы "крупный американский политический деятель". Б.Д. попросил меня составить телеграмму, чтобы затем отправить ее в Москву шифровкой. Понимая опасность такой телеграммы для меня, я спросил, кто ее будет читать. "Только я и шифровальщик", — заверил меня Б.Д. Я, конечно, боялся. Те, кто устроили процесс Синявского и Даниэля, безусловно, преследовали свои личные цели, ибо могли пробиться в верхний эшелон только на "закручивании гаек", обвинив соперников в мягкотелости. Итак, я оставил телеграмму в нашей миссии.

На следующее утро, часов в семь, раздался телефонный звонок в мой номер. Мужской голос сказал, что меня ждут внизу, в вестибюле, — за мной по срочному делу прислали машину из нашей миссии. Мы договорились с женой, что если я не вернусь и не позвоню до часу дня, она может созывать пресс-конференцию. У нее на глазах были слезы, но она держалась мужественно. Внизу меня ждали двое знакомых мужчин, относительно молодых, с незапоминающимися спортивными лицами. Когда я спросил: "Что случилось?", один из них кратко ответил: "Скоро все узнаете".

Очень было глупо, что во время нашего ничего не значащего разговора второй из них включил в машине радио, сделав рукой жест, намекающий на подслу-