20 мая 2009 года

Впрочем, Надежда Васильевна имела в своем арсенале и пряники — она иногда любила кого-нибудь вдруг выделить. С лучшей стороны. Обычно эти пряники доставались девочке Оле — она в наибольшей степени соответствовала начертанному на педагогических небесах идеальному образу ученика — зубрила-энтузиастка с экстатически преданным взглядом и звонким голосом, до невозможности старательная и дисциплинированная. (По странной иронии судьбы к концу школы Оля постепенно превратилась в очень красивую, веселую, классную девушку, всеобщую любимицу, ничего общего не имеющую с занудно-задорной зубрилой десятилетней давности.)

Мне тоже периодически перепадали кое-какие пряники — я был практически круглым отличником, и Надежда Васильевна не могла этого не отмечать (хотя ей явно не нравилось отсутствие у меня учебного энтузиазма — того самого «горения», а также то, что учеба давалась мне практически без усилий). Однажды, например, Надежда Васильевна на уроке русского языка объявила, что у меня на данный момент — лучший почерк в классе. И назвала еще несколько учеников, которые по степени красивости почерка занимают второе, третье, четвертое и так далее места. Потом назвала аутсайдеров, которым, разумеется, грозит изгнание из школы-эдема.

Я, помню, страшно гордился. Пряник — это приятно. Я еще больше проникся осознанием человеческого и педагогического величия Надежды Васильевны, которая разглядела мой каллиграфический талант.

Вообще, Надежда Васильевна любила всякие рейтинги и списки, они были для нее дополнительными инструментами морального воздействия. Когда мы учились во втором классе, нам объявили, что мы скоро должны будем стать октябрятами. Надежда Васильевна устроила на этой пустяшной почве целое соревнование. Каждый день она объявляла нам, какое количество нас по своим учебным и, главное, моральным качествам достойно полубожественного статуса октябренка. Причем, она не говорила нам, кто именно достоин и не достоин. Называлось только число, а мы должны были терзаться в догадках. Достоин я или не достоин? Тварь я дрожащая или октябренок сияющий? Число неизвестных достойных постепенно росло, но очень постепенно. Все это сопровождалось многословными рассказами о том, каким должен быть истинный октябренок. Ну да, все тот же светлый образ — хорошо учиться, «гореть, а не тлеть», любить учительницу и школу, титанически трудиться на ниве собственного обучения и воспитания, не щадя живота своего.

Однажды, в разгар этой предоктябрятской вакханалии, Надежда Васильевна объявила нам: «Вчера я разговаривала с Лидией Николаевной и спросила, сколько во втором „а“ ребят, готовых стать октябрятами. Вот у нас в классе пока только тринадцать таких ребят. А у них знаете сколько? — трагическая, напряженная пауза. — Двадцать семь».

Скорбное лицо, стоическая улыбка. Итак, продолжим урок. Трижды восемь — двадцать четыре. Человек проходит как хозяин необъятной Родины своей.

Мы еще не были в состоянии как-то это отрефлексировать, у нас не хватало ни ума, ни цинизма как-то посмеяться, поиронизировать над этим безумием в своем кругу, мы просто ходили, слегка потрясенные этими числами — у нас тринадцать, а у них двадцать семь, — и ощущали чувство вины.

Потом наступил «праздник» 7 ноября, нас построили в шеренгу, заставили прочитать хором какое-то богомерзкое «торжественное обещание» и нацепили красные звездочки с детской версией Ленина — всем подряд, естественно. Все оказались достойны.

Случался и жесткач. Один мальчик, чуть менее терпеливый и пофигистичный, чем все мы, однажды в ответ на замечание Надежды Васильевны выдал какую-то сопротивленческую реплику. Что-то сказал с места. Надежда Васильевна прервала урок, приказала ему встать и в течение десяти минут при всем классе говорила ему такие вещи, что у него случился нервный срыв, и родители даже хотели перевести его в другую школу, но потом все это как-то замялось.

Во втором классе у нас начался французский, который вела не Надежда Васильевна, а другая учительница, и мы стали на некоторое время выпархивать из-под морального колпака нашей заслуженной учительницы РСФСР. «Француженка» была довольно молодой, симпатичной и веселой, на ее уроках часто звучал смех (Надежда Васильевна была начисто, абсолютно лишена даже намека на чувство юмора). Другая атмосфера, вообще все другое. Легко. Выяснилось, что учителя бывают и вот такие, не все они такие, как Надежда Васильевна, и можно учиться без давиловки, вины и страха.

Это, конечно, основательно подточило основы власти Надежды Васильевны над нами. К концу третьего класса было понятно, что нужно просто еще немного потерпеть.

В четвертом классе у нас появилось сразу много учителей, они были разные, но в целом хорошие, а некоторые даже очень хорошие. Надежда Васильевна стала для нас просто одним из учителей школы, одним из. Иногда мы случайно сталкивались в коридоре на перемене. «Здравствуй, Дима. Ну, как учишься?» Скорбно-стоическая улыбка и взгляд, от которого как-то холодновато становилось в области позвоночника.