200 дней до приказа

— Данилыч, ты бы за семьсот рублей бросил курить?

— За семьсот? На спор?. Знаешь, если бы сильно нужны были деньги, — бросил бы…

Данилыч, будучи человеком складским, крайне отрицательно реагировал на вынос имущества, будь то склад или его собственный карман, а вот ради вноса был способен на жертвы.

— Ты не понял, Данилыч, не тебе семьсот рублей, а ты семьсот рублей отдал бы, чтобы не курить?

Данилыч не отдал бы — не смог бы.

— Совсем врачи озверели, — подытожил Шматко, — особенно этот Полковский! Генеральского на него нету…

— А ты что, отдал семьсот рублей? — заподозрил Данилыч.

— Не успел, слава Богу, — быть бы Шматко вечным посмешищем Данилыча, если бы он так позорно прокололся. Коль посмеяться не получилось, Данилыч решил одарить лейтенанта советом.

— Я тебе так скажу, Николаич, бросай дурное — в смысле, бросай бросать! Вон один мой знакомый закодировался. И что? Его за два месяца так разнесло, он потом этому доктору ещё за похудение платил… А потом опять курить начал и сам похудел. Курение и вес — они ж связаны. А тебе тем более, вообще бросать нельзя, ты же и так вон…

Чувствуя, как пуговицы впиваются в живот, Шматко лихорадочно начал осматривать себя:

— Что, уже поправился?

— Ну, пока вроде нет, но… — многообещающе не закончил Данилыч.

— Ёжки-матрёшки! Я бы и не бросал, если б не эта аллергия, — Шматко разрывался между чувством долга и страхом перед перспективой оказаться внутри быстро толстеющей туши.

— А ты знаешь что? Ты дома не кури. На работе покурил — и всё!

— Слушай, а у тебя есть сигаретка?.

— Да хоть две! Я ж блок купил, — вероятно, примерно таким жестом змей-искуситель предлагал Еве яблочко в райском саду. Ева повелась, Шматко — тоже.

— Надо потом не забыть зубы почистить, — самая вкусная затяжка в жизни Шматко взбодрила лейтенанта и привела его мысли в привычную практичную струю.

Рядом с пачкой сигарет появилась обувная щётка.

— Прости, Николаич, пасты у меня нету… — Николаич простил и даже ехидную улыбку Данилыча простил тоже, больно сигарета вкусная попалась.

Ничто так не быстротечно, как чистота в казарме. Только что вынесенное, сверкающее чистотой и пустотой мусорное ведро было обезображено огрызком, в который превратилось ещё не так давно круглое румяное яблоко. Кабанов кушал быстро и ненавидел беспорядок.

— Папазогло! — впервые за последние полгода службы Кабанов обнаружил, что такое кричать в пустоту. Крик был повторен, на третий раз произнесения фамилии Папазогло крик Кабанова мог запросто конкурировать с паровозным гудком, вероятно, именно этого и не хватало, чтобы Папазогло явился. Судя по его дыханию, бежать ему пришлось от самой мексиканской границы.

— Вынеси мусор, — сбавив децибелы, почти ласково попросил Кабанов.

Одинокий огрызок на гордое звание мусора явно не тянул, но делать нечего — приказ есть приказ. До выхода из казармы Папазогло дойти не сумел.

— Э, земеля, ты куда с ведром? — уроженец Вологды, солдат Бабушкин уже начал уставать отрывать Папазогло от общественно-полезного труда.

— Ну, так мусор сказали вынести.

К уставшему Бабушкину присоединился Нелипа:

— Пока мы здесь, ты отдыхаешь, что непонятного?

Непонятное в лице Кабанова приблизилось и продолжило дембельскую забаву:

— Папазогло, ты приказ слышал или как? — Папазогло слышал, его пальцы вновь сомкнулись на ручке ведра.

— Поставь, я сказал…

— А ну взял и метнулся!

Если бы Папазогло был роботом, его бы уже давно замкнуло от взаимно противоречащих приказаний, увы, он был человеком, а значит, его мучения продолжались.

— Мужики, вы ему только хуже делаете, — решил по-хорошему разрешить конфликт Кабанов.

— Ну, реформаторам всегда тяжело, — не сдавался Бабушкин.

— Смотри не надорвись, Столыпин, — Кабанов был прав, надорваться — не надорваться, но нарваться явно было на что — из глубины казармы к точке конфликта подошли Гунько, Вакутагин, Соколов. Инициативу в руки по привычке взял Гунько:

— Ну-ка, Папазогло, иди покури на крыльцо…

Глава 9

Где-то очень глубоко в душе Гунько был монахом. Сразу это было трудно заметить, собственно, и сам Гунько об этом не догадывался, пока с удивлением для себя не обнаружил, что абсолютно точно знает, что делать с теми, кто приходит со своим уставом в его, гуньковский, монастырь. Монах, который сидел внутри сержанта, был, вероятно, родом из Шао-Линя, потому как требовал активных махов руками и ногами.

Пополнение в лице Бабушкина и Нелипы, бойцов, гордо носивших бляху от ремня не намного выше колен и застёгивающих воротник ровно на той высоте, который бы скрывала пупок от нескромных взглядов, о монахе не подозревало. В конце концов, рассуждали они, кто виноват в том, что Гунько не посчастливилось родиться в Вологде?

Быть может, и никто. Проблема была в том, что и Кабанов не родился в Вологде, и Соколов, и… Собственно, все в роте, кроме Папазогло, как назло, более-менее равномерно рождались на просторах матушки России, по странной случайности обходя Вологду.

— Мужики, вы же знаете, что бывает, когда в чужой монастырь со своим уставом прутся? — в последний раз попытался решить проблему Гунько без применения силы.